Книга Надежды леди Коннот - София Джеймс

– Она зашила рану?

– К сожалению, началось воспаление. Но добрая женщина промывала рану теплой водой и делала припарки из хлеба с молоком. Ее усилия помогли и уменьшили воспаление. Шрам напоминает мне о том, как мне повезло.

– Но свои награды ты не ценишь?

– На войне понимаешь, что героизм – понятие переменчивое. Сегодня героизмом считается одно, а завтра другое. Я привожу в исполнение приказы и выполняю свой долг, как сотни других офицеров. Многие мои товарищи погибли безвестно и не удостоились никаких наград. – Он закрыл голову руками. – До войны я был другим человеком. Я меньше думал о смерти и больше – о жизни.

Сефора сжала его руки:

– И я была такой же. Когда я упала с моста в воду, мне на долю секунды показалось: если все закончится, будет легче. Но сейчас я изменилась…

– …и мы с тобой стали одним целым, – договорил за нее он.

Его слова отличались от тех признаний, которыми закидывал ее Ричард. Фрэнсис не признавался ей в любви, но его слова значили для нее гораздо, гораздо больше. Он говорил ей правду. Она прижалась к нему.

– Люби меня, Фрэнсис, – попросила она.

– Верь мне, обязательно буду.

К балу у Кларков Сефора готовилась особенно тщательно. Она выбрала платье, которое ей очень шло. Платье, сшитое из плотного шелка с узором из синих листьев, на лифе и подоле отделанное контрастным атласом. В лучах света шелк и атлас переливались, и ткань казалась почти живой. Надев длинные перчатки и бархатную накидку, она посмотрелась в зеркало и поняла, что выглядит… победительницей. Она невольно улыбнулась при этой мысли, но так оно и было.

Если она собирается вступить в бой, ей нужно выглядеть наилучшим образом. После того как она вышла замуж за Фрэнсиса, у нее ни разу не было приступа крапивницы.

Фрэнсис, как всегда одетый в темное, выглядел строго и серьезно. Брюки и сюртук были классического покроя. Длинные волосы он заплел в косу, и такая прическа ему шла. Единственным ярким пятном в его облике оставалось фамильное кольцо с большим рубином. Сефора подумала, что он никогда еще не выглядел таким красивым… и таким опасным.

– Если Каммингс нападет, ты должна немедленно уйти. Обещай мне это, Сефора! Если во время схватки мне придется беспокоиться и за тебя, я не смогу драться в полную силу, а если тебя ранят… – Он замолчал и тяжело вздохнул.

– Что, если Теренс вооружен?

Фрэнсис отогнул полу сюртука, и Сефора обрадовалась, увидев у мужа за поясом рукоятку кинжала.

– Как ты думаешь, есть у него сообщники? И допускают ли их в светское общество?

– Все возможно, но мне почему-то кажется, что он действует в одиночку. Анна видела на складе только его, и ты говорила, что в конце месяца они с женой покидают Англию. Мне почему-то кажется, что Каммингс не из тех, кто делится добычей. Таким же был и Ральф Кеннингс.

– Он тоже был одиночкой?

– Он хотел получить все, и ему было все равно, через кого он перешагнет ради того, чтобы добиться цели. Я знавал его на континенте до того, как уехал в Америку.

Сефора молчала, надеясь, что муж продолжит. Раньше он никогда ничего не рассказывал о себе, если она его не спрашивала.

– Мы вместе были в Испании. Я устроил себе позицию над перевалом и прикрывал отход наших солдат. Я заметил сверху, как Кеннингс вдруг развернулся и выстрелил в британского офицера. Позже я выяснил, что он убил брата своей жены, а еще позже узнал, что его жена тоже пропала. Об остальном догадаться нетрудно. Скорее всего, он избавился от них обоих, потому что она была богатой наследницей, а ему нужны были деньги. Салли Каммингс богата?

– Очень… – не сразу ответила Сефора. – Правда, ее отец пытался защитить ее. Он составил документ, по которому она не может получить свои деньги, не прожив десяти лет в браке. Видишь ли, Каммингс ему никогда не нравился, но он почти ничего не смог сделать; лишь на время лишил зятя доступа к ее средствам.

– Сколько лет они женаты?

– Наверное, скоро как раз будет десять лет. По-твоему, он хочет ее убить?

– Убивать проще, когда уже сделал это однажды. – От его мрачного тона Сефора нахмурилась. – Я и глазом не моргнул, когда застрелил Кеннингса. И только потом… – Он осекся.

– Ты пожалел о своем поступке?

– Да. – На сей раз его светло-карие глаза наполнились болью и мукой.

– Я люблю тебя, Фрэнсис, – вырвалось у нее; слова шли из самого сердца, из души. – Я полюбила тебя с первого мига, когда ты поделился со мной дыханием под водой, и с тех пор не перестаю любить.

Неожиданно он расхохотался:

– Я ложусь с тобой в постель и люблю всеми возможными способами, но ты ничего не говоришь. А стоит мне признаться, что я хладнокровно застрелил убийцу и жалею об этом, ты признаешься мне в любви! Подчиняется ли женская логика хоть каким-то законам? Женщины способны запутать мужчин и водить их на веревочке, пока у них не останется собственных мыслей и уверенности ни в чем, кроме… Кроме того, что я тоже тебя люблю.

– Правда? – еле слышно переспросила она, чувствуя, как к горлу подступает ком.

– Когда ты упала с моста, и твоя изумрудная амазонка сверкнула в лучах солнца, а крошечная шляпка слетела с твоей головы, я подумал… я подумал, что если не найду тебя под водой, то я тоже скорее умру, но спасу тебя.

Сефора улыбнулась. Он говорил правду.

– Как ты думаешь, все было предопределено? Пчела укусила коня в нужный момент, и конь встал на дыбы… Еще бы секунда – и ничего бы не случилось, или секундой раньше – и ты не нашел бы меня!

– Любовь – очень сильная штука, – прошептал он. – Помнишь слова Шекспира: «Не верь, что правда лжи не знает. Но верь, что ты любима мной». Я всегда буду любить тебя, Сефора.

Ее глаза наполнились слезами.

– Фрэнсис, когда все закончится, отвези меня домой. Я хочу, чтобы у нас были дети. Много детей! Они будут расти в Колмид-Хаус, потому что я распрощалась со светским обществом и с Лондоном. Кроме тебя, мне ничего не нужно.

Они приехали к началу бала. Особняк Кларков светился огнями. Войдя, они заняли места рядом с Гейбриелом и Аделаидой, Дэниелом и Аметистой, Люсьеном, Алехандрой и Кристиной Говард.

Сефора радовалась, что Фрэнсис сегодня будет не один. Хорошо, что пока нигде не видно ее родителей… Еще полчаса назад она храбрилась, но сейчас была немного напугана и беспокоилась, хотя на душе стало тепло после их взаимных признаний.

Она давно уже поняла, что любит Фрэнсиса, и чувствовала, что он относится к ней так же, но слова, которые она когда-то запретила ему произносить, именно сейчас приобрели вес и смысл. Они сильно отличались от пустых признаний Ричарда, которые совершенно не отражали его чувств.

Когда заиграли вальс, Фрэнсис с поклоном пригласил ее на танец.