Книга Всё сложно - Юлия Краковская

Передышка в Израиле и возвращение во Францию

Буквально на следующий день после возвращения домой мы улетали в Израиль. Перед отъездом мы зашли в торговый центр, и я купила себе копеечных летних шмоток в «Манго». Раньше я никогда не покупала одежду в таких магазинах, считая ее слишком массовой и неинтересной, но в последние годы даже белые джинсы и голубые летние блузки из «Манго» стали казаться мне роскошью, особенно если учесть, что пришлось выплатить довольно большую сумму Карин.

Мы с Роми весело собирали чемоданы, хотя я все еще чувствовала себя измученной, запуганной и опустошенной. Мне было стыдно ехать в Израиль без копейки денег, ведь я вроде бы уезжала за материальными благами, а где же они – эти самые блага? И вообще все худшие прогнозы моей мамы не просто сбылись, а даже хуже того. Того, что случилось с Жоффруа, не предполагала даже моя мама. Но я старалась не прогонять в своей голове все эти штампы о людях, которые возвращаются в родную деревню поджав хвост. Или о тех, кто, наоборот, ни за что не согласен вернуться и опозориться, пока не добьются успеха. Мне было плевать на все мнения, мне нужны были только тепло и поддержка близких людей, мне хотелось весело болтать с подругами на родном языке и рассказывать друзьям обо всем том безумии, в которое я попала в последнее время.

На этот раз долетели мы благополучно, нам были рады, и я чувствовала себя победительницей, хотя было ясно, что главный бой еще впереди и победить в нем у меня нет шансов. В ходе одной из наших бессчетных бесед с Нинель мы одновременно пришли к одному и тому же выводу: чтобы быть счастливой во Франции, мне нужно избавиться от них обоих.

Имелись в виду Жоффруа и Карин – люди, которых я считала близкими, а они оказались оборотнями, как в ужастиках. Так вот Карин все еще была там, и возможности избавиться от нее и сохранить работу не было и не предвиделось.

Апрель – самый лучший месяц в Израиле: еще не жарко, погода отличная, можно даже сходить на пляж. Повсюду пахнет цветущими цитрусовыми деревьями. Все две недели в Израиле я моталась от одной тусовки к другой, я встречалась с целыми компаниями подруг или с некоторыми друзьями по отдельности в кафешке у моря. Я проводила время с родителями и с Роми, мы даже съездили на выходные на север Израиля, пожили в кибуце. Погуляли по белым меловым пещерам Рош Аникра, полюбовались на синие волны, бьющиеся о белые как снег скалы. В последний раз я была здесь, когда мне было девятнадцать лет. Мы бродили по старому арабскому рынку в Акко и катались на прогулочном моторном катерке по бирюзовому морю. Роми стояла на самом носу и, когда лодка подпрыгивала, – хохотала от счастья. Восточная экзотика мне очень нравилась – теперь, когда я чувствовала себя туристкой и знала, что скоро вернусь в свою французскую деревушку.

Родители, казалось, были немного смущены тем, что мы вместе проводим время, обычно они ездят в такие места со своими друзьями, и им было странно и непривычно со мной и Роми. Дело в том, что поездку эту предложила я, и поехать должны были моя сестра с мужем, но они оба заболели и не смогли. Мама все время давала понять, что не понимает, зачем это вообще нужно, и, не удержавшись, начала со мной ссориться. Мы говорили о том, что за такие деньги, какие мы заплатили, сервис и комнаты в кибуце отвратительные. То самое классическое для Израиля несоответствие цены и качества.

– Это потому, что у израильтян слишком много денег. Люди стали просто слишком богатыми.

– Мам, ну что ты такое говоришь? – не выдержала я.

– Ты уехала, так молчи. Я тебе не позволю хаять Израиль! Дай бог, чтобы ты стоила Франции меньше, чем Израилю.

У меня аж глаза вылезли на лоб от удивления и возмущения, и поначалу я даже стала возражать что-то насчет несправедливости подобного заявления и предложила посчитать, сколько налогов я заплатила за свою жизнь. Но в какой-то момент я поняла, что нет никакого смысла в этом споре, что заводит она его, потому что ей тревожно, и эта тревога очень тяготит ее. Неприятные чувства вызывают злость, а так как я и есть причина злости, то на кого же ее выплеснуть, как не на меня. В следующий раз, когда мама снова попыталась меня спровоцировать на что-то подобное, я просто сказала:

– Если тебе нравится, ты можешь продолжать так думать.

И на этом наши споры прекратились. Мама даже поддерживала меня, убеждала расслабиться и отпустить ситуацию с Карин. Мы пили чай по вечерам, когда я не слишком поздно возвращалась домой. Мы отметили Ромин день рождения в парке с ее и моими друзьями, так же, как мы делали все годы, что жили в Израиле. Только ощущение финансовой ямы конкретно в этот момент и страх грядущих неприятностей с работой, засевший возле солнечного сплетения, омрачал мою радость. Было ясно, что Карин отомстит мне. Кроме того, мне снова стал писать Жоффруа. Он посылал длинные письма мне на мейл, где писал, что я самый мерзкий человек на земле и что скоро меня обязательно уволят. Как только я вернусь, я сразу увижу, что все на работе понимают, кто я такая, все уже все знают. Я ответила ему очень коротко, что в его письмах я вижу угрозу и, если он мне как-то навредит, эти письма будут иметь значение для полиции.

Гай довольно часто писал, спрашивал, как у нас дела. Он сообщил, что поговорил с Карин впервые после их развода и попросил ее оставить меня в покое, надавив на феминистские чувства, которыми она всегда так бахвалилась. Сказал, что она фактически травит женщину, живущую в чужой стране с ребенком. Карин пообещала ему оставить меня в покое, но уже на следующий день я увидела рабочий мейл, в котором она предъявляла мне совершенно необоснованные, высосанные из пальца претензии, и мне стало ясно, что никогда она меня не оставит в покое и работу я скоро потеряю.

Пришел день нашего возвращения домой. Роми проплакала почти весь полет. У меня разрывалось сердце, и я пыталась утешить ее как могла. Дома я стала наводить порядок, кошки всегда не очень хорошо переносят наш отъезд, потом забрала Мишку от добродушных соседей, которые согласились ее подержать. В общем, разобралась с домашними делами и стала ждать весточки от Гая. Он – единственное, что помогало мне держаться на плаву. Хотя и не было ясно, в каких же мы отношениях, пара мы теперь или нет.

Я четко понимала, что не нужно ничего форсировать. После того, как я убедилась, что ничего не понимаю в людях, я не спешила доверять никому. Понятно было одно: жизненно важно сохранить дружбу с Гаем. Ведь здесь он был моим единственным другом, и он в полном смысле слова спас меня. Все подружки предупреждали, что влюбляться в Гая сейчас – не самая лучшая идея, потому что ситуация слишком сложная, а дружеские отношения очень важны. Но кто и когда мог контролировать это самое «влюбляться»? Это какое-то волшебство или проклятье, которое происходит само по себе. И мы не можем выбирать, к кому и когда мы это чувствуем или нет. Так же, как и магическая химия секса, это мистическая, полуживотная вещь, над которой мы не властны. Мы можем только проклинать себя или радоваться, что это случилось снова и мы все еще живы.

Гай пригласил нас в гости в дни еврейской Пасхи. У него гостили мать и сестра с дочками. Гай, его мать и старшая дочка Эмили выглядели как разные вариации одного и того же человека: пожилая женщина, пятнадцатилетняя девочка и мужчина. У всех у них был нетипичный для евреев вздернутый нос, характерного изгиба брови и одинаковый разрез больших, обрамленных длинными ресницами глаз. Я не ожидала, что мать Гая и его сестра будут такими утонченными интеллигентными женщинами, потому что Карин описывала их как крикливых, надоедливых израильтянок. Я представляла себе таких типичных израильских тетушек, которые повсюду суют свой нос, бесконечно создают шум, обсуждая всякую дребедень типа кулинарных рецептов. Но они были совсем не такими.