Книга Его Величество - Владимир Васильев

Николай Павлович, верующий в Божественное провидение, в судьбу, не боялся умереть. Ему было жалко, что все начинания, к которым он успел за короткий период правления приступить, так и останутся незавершенными. Ведь Михаил Павлович, в случае его смерти, ставший регентом сына цесаревича Александра, ничего продолжать не будет. У него совсем другой склад ума. А сын? И сын не будет продолжателем дел отца, потому что отец не успел передать ему в воспитании самого главного — беззаветной любви к Отечеству. Этому не учат. Это передается примером, душевными, откровенными разговорами.

Размышляя о незаконченных делах на этом свете, Николай Павлович достал свою секретную папку, куда складывал самые важные дела и записки. На глаза попало письмо профессора Георга Фридриха Паррота. Профессор находился в близких отношениях с императором Александром I. Александр Павлович благосклонно относился к письмам Паррота и оставался доволен некоторыми его взглядами на реформы государственного аппарата. Это письмо Николай Павлович получил 30 октября 1827 года. Прошел почти год, а он так и не ответил профессору.

«Вашему величеству, — писал Паррот, — было угодно снова поощрить меня к дальнейшему представлению моих записок. Теперь я тружусь над одной из них, именно над проектом преобразования министерств, о чем уже давно все обдумал. Настоящие ваши учреждения организованы не хорошо; они парализуют вашу деятельность. Ваше величество работает сверх сил, а результат ваших трудов еще далек, принимая во внимание ваше томление; вы ни физически, ни нравственно долго этого не выдержите. Такая же участь была и у императора Александра, принужденного при каждом затруднительном вопросе учреждать особые комиссии. Ваше величество находитесь точно в таком же положении. В настоящее время у вас функционирует от 12 до 15 особых комитетов. Такая система нарушает целостность управления, страшно умножает переписку и вашу собственную работу, и совершенно бесцельно раздробляет деятельность ваших лучших сотрудников.

Не верьте, ваше величество, что причиною тому исключительно неспособность некоторых министров: ведь у императора Александра было несколько даже выдающихся лиц. Причина простая — это плохая организация министерств, и пока настоящая система останется, даже лучшие министры не в состоянии будут стать на высоту своего положения…»65

В конце письма Георг Фридрих Паррот обещал через несколько недель представить записку. Она пришла от него через месяц и тоже оказалась в папке. Николай Павлович взял ее в руку, но читать не стал.

«Если прочитаю, значит погибну. Она должна остаться как недовершенное дело, чтобы потом за него снова взяться», — подумал неожиданно для себя он и тут же понял, что хитрит перед Богом.

Николаю Павловичу стало стыдно. Он почувствовал, как краска заливает лицо.

«Что, струсил?» — спросил он себя и, заглянув в письмо, продолжил его чтение.

В эту минуту к нему в каюту пришел капитан линкора Папахристо.

* * *

К вечеру 6 октября Николай Павлович вышел на палубу. Холодный северный ветер слабел. Он едва шевелил оставшиеся на фок-мачте брамсели. На батарейных палубах замерли возле орудий комендоры. В суровом молчании судно покорно двигалось в направление Босфора.

Смутные очертания турецкого берега навели Николая Павловича на воспоминания: он вспомнил радостную картинку, увиденную в одном из госпиталей, где побывал накануне отплытия из Варны.

Государь был в нервном возбуждении, после того как осмотрел несколько домов, в которых были размещены раненые. Всюду грязь, то там, то здесь в углах комнат, а то и возле кроватей окровавленные бинты. С трудом доискался врача. Врач пришел, как привидение, с бледным лицом и красными от недосыпания глазами. Стал объяснять, что остался один и у него есть только три медицинские сестры и один уборщик из инвалидов.

Отпустив врача, император отправился с Бенкендорфом в другое помещение. Перед дверью в комнату, услышав смех, остановился в изумлении. Последний раз он слышал, как смеются, перед отъездом на войну, на балу в Петербурге.

Осторожно подойдя к двери и показав пальцем Бенкендорфу не шуметь, он прислушался. В комнате разговаривали двое: мужчина и женщина. По голосам чувствовалось, что оба были молоды и из деревни, с какой-то северной губернии, или вологжане, или поморы.

Когда Николай Павлович вошел, с табуретки вскочила молодая девушка. Она закрыла лицо платком и низко поклонилась императору. Мужчина, сидевший возле нее, попытался подняться, поддерживаясь рукой за спинку кровати, но покачнувшись, опустился.

— Не стоит тревожиться, — проговорил император, быстро приближаясь к ним.

Он остановился возле молодых людей, внимательно посмотрел на одного, другого. Положил руку на плечо девушки и заставил ее сесть на табуретку. Подвинул другой табурет, стоящий неподалеку, и сел рядом с кроватью.

— Откуда родом? — спросил он веселым голосом.

— С Архангельской губернии, — ответила девушка, все еще не отпускавшая платка от лица.

— Я так примерно и подумал, — согласился Николай Павлович и ласково добавил: — Ты, пожалуйста, личико от царя не прячь. Не надо красу прятать. Красота людям и дается, чтобы ею гордиться, — он взял ее за руку. — Вот так, молодчина.

— Ну а ты, добрый молодец, — государь посмотрел на раненого, — каких войск служивым будешь?

— Карабинер роты его величества Егерского полка, — отчетливо громко отрапортовал солдат.

— Где ранен?

— При осаде Варны.

— Что за рана?

— Ногу пополам переломало повозкой.66

— Срастется, — махнул рукой весело император.

— Вот и я ему говорю, не робей, главное все остальное цело осталось, — сказала девушка, и опять было потянулась за платком, но поймав строгий взгляд императора, отдернула руку.

— Я слышал, вы смеялись. Не по этому ли поводу? — поинтересовался Николай Павлович.

— Угадали, ваше величество, по этому, — прыснула девушка.

— Ну, так расскажите, может, и я с вами за компанию посмеюсь, — сказал император, посмотрев на девушку.

— Энто он начал говорить, дескать, мечтал после войны пойти работать в артель Самсона Суханова. Самсон — наш земляк — ломает гранит, ставит колонны из него и другие диковины, набережные в Петербурге в гранит укладывает. У него в артели хорошо платят. Но теперь, куда с такой ногой? — начала рассказ девица, поглядывая на раненого солдата. — Тут я ему и говорю — иди в ямщики. И иди обязательно на дорогу, по которой государь часто ездит. Слыхивала, мол, что перед вашим экипажем, на полчаса впереди, скачет курьер, который обязан предупреждать станционных смотрителей о приезде. Свежие лошади в полном снаряжении с ямщиком выводятся на дорогу. Дескать, вы щедро рассчитываетесь с ямщиками, давая на водку по десять, пятнадцать, а то и двадцать пять рублей. Многих помните. Требуете, чтобы их давали.67