Книга Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

Плессена второй раз не допрашивали, да и зачем ему врать?

Да, зачем?

Они все сделали правильно, ничего не пропустили, проверили непосредственное окружение Плессена и все его непрямые контакты. И тем не менее, каждый след вел в никуда. Ясно было лишь одно: кто-то ненавидел Плессена настолько сильно, что убивал людей из его близкого окружения. Значит, этот «кто-то» должен хорошо знать Плессена. И Плессен должен знать его. Иначе все остальное оказалось бы нелогичным. Однако же Плессен утверждал, что не имеет ни малейшего понятия, кто бы мог быть преступником. Собственно говоря, это было невозможным. Он должен был что-то знать или хотя бы предполагать, по крайней мере, о чем-то догадываться. О том, о чем он не сказал им, хотя ему было ясно, что этим он ставит под угрозу жизнь своих близких.

Да, это было как раз то, чего не хватало в деле, и Мона готова была надавать себе пощечин за то, что раньше об этом не догадалась. Плессен, на удивление, не горел желанием помочь им, не проявлял никакого энтузиазма. Даже ни разу не позвонил по своей инициативе в отдел, чтобы спросить, как идет расследование. Все родственники жертв убийц всегда спрашивали об этом, а некоторые из них оказывались даже очень настырными. Только не Плессен. Да, по Плессену было видно, что у него горе и это горе, насколько она могла судить, было искренним. «Чего не хватало в нем, — так это ярости», — подумала Мона. Всех близких погибших рано или поздно охватывала бессильная, разрушительная ярость. Их терзали сомнения в смысле жизни, в справедливости мира, они чувствовали, что судьба немилостива к ним, они отчаянно протестовали против этого.

Мона вспомнила допрос. Жена Плессена Розвита ужасно плакала, а ее муж был бледен и молчал. Весь в горе, но не в гневе из-за пережитой боли.

Это могло быть связано с тем, что Плессен все же знал, что он не был отцом Самуэля. Приемный сын никогда не мог стать родным, сколько ни старайся — существовала разница в эмоциональном восприятии своих и чужих детей, и прежде всего тогда, когда не оба родителя были согласны с усыновлением, а особенно если кто-то из них имел ребенка от предыдущего брака. Но если Плессен знал правду, то почему он им ничего не сказал? Такую информацию не скрывают, во всяком случае, когда речь идет об убийстве. В конце концов, нельзя было исключить, что настоящий отец Самуэля тоже играл в этом деле какую-то роль. Мона заехала в подземный гараж и поставила машину на стоянку. В лифте с ней поздоровался коллега из отдела 14, и она кивнула ему с отсутствующим видом. Ей надо было проверить протокол допроса, который вел Форстер. И потом лично поговорить с ним.

Плессен о чем-то умолчал. В этом Мона была уверена.

16

Среда, 23.07, 9 часов 00 минут

Сегодня, на второй день семинара, Давид чувствовал себя уже почти как дома в полутемном, завешенном синими шторами помещении. С утра они еще поговорили о Сабине и ее семье; Давид понял не все, однако, в общем, сделанный Фабианом анализ проблем Сабины показался ему логичным и точным, и Сабина, очевидно, так же восприняла его. По крайней мере, сегодня она казалась более расслабленной, у нее было хорошее настроение.

Теперь Фабиан делал с ними другое инициализирующее энергию упражнение, которое он называл «подъем кундалини». Он поставил компакт-диск с записью барабанной музыки и приказал ученикам закрыть глаза и сотрясаться в ритме музыки. Сотрясаться? Давиду показалось, что он ослышался, но, прежде чем он успел задать вопрос, упражнение началось.

— Сосредоточьтесь на себе! — крикнул Фабиан, и снова Давиду показалось, что все, кроме него, поняли эту команду.

Он снова полуприкрыл глаза и тайно наблюдал за тем, как другие двигали своими конечностями. Все, казалось, полностью ушли в себя, хотя их движения оставались все же скованными и угловатыми. Он и не собирался дурачиться таким образом.

Для виду он переступал с ноги на ногу и поочередно смотрел на присутствующих: Фолькер, Сабина, Гельмут, Рашида, Франциска, Хильмар, из них трое мужчин: Фолькер, Гельмут, Хильмар. Фолькер: редкие светлые волосы, местами седые, возраст — около пятидесяти лет. Хильмар: за тридцать лет, долговязый, лысина с узким ободком волос, на лице застывшее выражение, будто он съел что-то несвежее. Гельмут: возможно, ему около тридцати лет, чрезмерная полнота, жирные темные волосы, заплетенные на затылке в тонкую косичку, толстые губы, подпорченные зубы. По возрасту он наиболее подходил под описание предполагаемого преступника, каким его рисовала главный комиссар полиции Зайлер. Правда, она посоветовала не считать имеющуюся характеристику единственно возможной, понаблюдать за всеми присутствующими мужчинами и узнать их фамилии.

Последнее оказалось самым трудным, поскольку все звали друг друга исключительно по имени. Если бы Давид стал задавать вопросы, это навлекло бы на него подозрения. Очевидно, ему придется под каким-нибудь предлогом отпроситься выйти и поискать бюро Плессена, где, как он надеялся, находился список участников нынешнего семинара. Все трое мужчин, как узнал Давид вчера за обедом, уже участвовали в одном из семинаров Фабиана, а теперь хотели углубить свои познания. Фолькер был терапевтом, а сейчас как бы повышал свою квалификацию. Хильмар был старшим учителем школы для детей из трудных семей. Гельмут умело уклонился от ответа на вопрос о работе, вместо этого он наплел что-то об изучении психологии в институте, то есть, предположительно, он был безработным. Давид решил держать всех их в поле зрения, особенно Гельмута. Он очень надеялся, что в сегодняшнем построении семьи наступит очередь кого-то из мужчин.

Дробь барабанов становилась все громче и быстрее, и в конце концов навязчивый ритм захватил и Давида. Он полностью закрыл глаза и отдался музыке, в которой не осталось больше мелодии, лишь задающая ритм дробь бонго[19], конга[20] и чего-то металлического, что Давид не смог определить. Это были совсем другие звуки, не похожие на электронные ритмы хип-хопа, которые Давид привык слушать по ночам. Эти барабаны были живими и дикими, они каким-то образом опьяняли, причем не приглушали восприятие, а наоборот, казалось, делали все ощущения более острыми и четкими, так что Давид мог различить звучание каждого отдельного инструмента.

Затем музыка внезапно оборвалась. Давид разочарованно открыл глаза. Его тело могло бы выполнять это упражнение еще несколько часов.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил Фабиан, повернувшись к нему, и уже не в первый раз Давида охватило неприятное чувство, что Фабиан точно знает, с какой целью он находится здесь: уж слишком он отличался от обычных клиентов.

Но ведь никто не мог знать об этом заранее, и главный комиссар Зайлер — тоже. Сегодня он, по крайней мере, надел тренировочные брюки и самую старую футболку, которую только смог найти у себя в шкафу.

— Да, — ответил он на вопрос Фабиана.