Книга Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге - Дмитрий Шерих

В результате судебно-медицинской экспертизы и исторических изысканий удалось установить: среди погребенных здесь есть Александр Николаевич Рыков. Вот как звучат эти события в сдержанном официальном изложении Музея истории Санкт-Петербурга, осуществлявшего и раскопки, и сами изыскания: «Сотрудники ГМИ СПб, предположив, что в первые годы советской власти Петропавловская крепость могла использоваться в качестве расстрельного полигона, занялись изучением опубликованных «расстрельных» списков. В списке, напечатанном в газете «Петроградская правда» от 20 декабря 1918 года, значились фамилии 16 человек, расстрелянных 13 декабря 1918 года, среди них-одна женщина.

В захоронении, обнаруженном в декабре 2009 года, по данным экспертизы, также находились останки 15 мужчин и одной женщины. Исследователи стали проверять данный список по персоналиям. В результате выяснилось, что в числе расстрелянных упоминается А.Н. Рыков — герой Русско-японской войны, потерявший ногу во время обороны Порт-Артура. Это второе совпадение определило направление дальнейших поисков.

Сотрудниками музея были найдены прижизненные фотографии А.Н. Рыкова. Это давало возможность провести сравнительную антропологическую экспертизу и с большой долей вероятности подтвердить или опровергнуть возникшее предположение о принадлежности останков. Параллельно были найдены родственники А.Н. Рыкова — внуки Н.Н. Крылов и И.Н. Климова, ныне живущие в Петербурге. Они приняли решение о проведении генетической экспертизы.

Во время экспертизы был проведен сравнительный анализ останков, найденных в Петропавловской крепости, с «биологическим материалом» дочери А.Н. Рыкова и его внуков. В результате было получено стопроцентное совпадение.

Таким образом, удалось назвать первое имя из числа расстрелянных в Петропавловской крепости. В связи с этим можно предположить, что и другие фамилии из «расстрельного» списка от 13 декабря 1918 года являются фамилиями людей, чьи останки обнаружены на Заячьем острове».

Всего на территории Заячьего острова найдены останки 122 человек; многие до сих пор не идентифицированы.

Не подведены и полные расстрельные итоги 1918 года. Данные историка спецслужб Василия Бережкова читателю известны, а вот исследователь репрессий Вениамин Иофе утверждал, что, по данным официальной статистики, в 1918 году в Петрограде расстреляли 1169 человек. Думается, обе эти цифры весьма приблизительны.

Все непросто и с годом 1919-м. Вениамин Иофе утверждает, что расстреляны в этот год были 677 человек; Василий Бережков приводит со ссылкой на архивы ФСБ другие данные — 830. По одной статистике — снижение в сравнении с годом предыдущим, по другой — заметный рост.

Одна из казней 1919 года случилась снова на территории Заячьего острова: 24 января здесь по приговору петроградской ЧК расстреляли великих князей Георгия и Николая Михайловичей, Дмитрия Константиновича, Павла Александровича. Князь императорской крови Гавриил Константинович сумел избежать трагической участи: его по причине тяжелой болезни отпустили из заключения. В мемуарах княгини Ольги Палей, вдовы великого князя Павла Александровича, со ссылкой на слова старого тюремного служителя, рассказывается: «В 3 часа ночи двое солдат, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их голыми по пояс на Монетную площадь, расположенную внутри крепости перед собором. Они увидели огромную, глубокую общую могилу, куда уже были свалены 13 трупов. Их выстроили на краю этой ямы и открыли по ним стрельбу.

За несколько мгновений до этого служитель слышал слова Великого князя Павла:

— Господи, прости им, ибо не ведают, что творят!»

Уточнение: расстрелы тогда устраивались на территории Монетного двора, но не перед собором — двору тогда принадлежали земли за крепостной стеной, между Головкиным бастионом и Кронверкской протокой. Там все и случилось.

Есть и еще один драматический рассказ о казни великих князей, опубликованный в парижской газете «Последние новости» 18 июня 1918 года. С рассказом княгини Палей он расходится в некоторых существенных деталях. Это пространный рассказ эмигрировавшего во Францию артиллерийского офицера Николая Николаевича Пораделова, также записанный «со слов свидетеля». Место действия — камера № 95 «Петербургской чрезвычайки, по Гороховой улице». Время действия — 27 февраля 1919 года, действующие лица — арестованные, а также сотрудники губернской ЧК Галкин и Волков:

«…Да вы чего? Вы не бойтесь. Нешто я зверь. — Галкину, видимо, хочется поговорить. — А что говорят, будто мы с Волковым да с Пруссом звери какие. Так это что ж? Мы по закону вредные элементы уничтожаем. А вот что работаем умеючи, это правильно. Ведь вот из вашей же братии никак половина смертники будете. Вам же лучше, если Галкин сликвидирует. Галкин без ошибки действует. Промашки еще не было.

— Если бы я знал наверное, что меня расстрелять решили, — сказал с полу инженер Ш., - я бы на все пошел, чтобы сбежать.

Галкин обрадовался реплике, очень уж поболтать хотелось. Заговорил оживленно.

— Не сбежишь, брат. От Галкина никто еще не бегал. Волков! — крикнул он в дверь. — От нас, брат, с тобой еще никто не бегал?

Из-за двери ответил глухой, сиплый бас.

— Пробовали как-то одни. Еще в Смольном кто-то за них был. Горький сам на поруки брал, и то сорвалось.

Галкин улыбнулся.

— Это он великих князей вспомнил. Это была работа интересная, не то что с вами путаться, вас и не заметишь. Мы как прослышали, что кто-то хлопочет за них, так сейчас же, пока в Смольном сидели, да рядили, а у нас от Яковлевой уже постановление готово: найти и кончить. В одну ночь председательша обделать велела. Вот мы как.

Галкин опять оглядел аудиторию. Все молчат.

— Николая-то Михайловича мы сразу нашли, а за Константинычем всю ночь путались. К утру в 109-м госпитале отыскали. Николай Михайлович так с нами всю дорогу и ездил. В нашем же автомобиле едет, да нас же и ругает. Совсем без страха человек. Ну и мы с ним вежливо поступили. Могилы-то для них заранее было приказано вырыть. Не как с прочими. По закону каждый сам себе должен рыть.

— Волков, ты слушаешь? — закричал Галкин опять в дверь. — Помнишь, как молодой-то князь крепко испугался? Дрожал весь, трясся, как лист, бледный такой, все за руки нас хватал. А Николай Михайлович как крикнет на него, как начнет стыдить, чтобы, значит, умирал гордо, как следует, не унижался… С Павлом Александровичем тоже смешно вышло. Сам раньше смерти, еще нестрелянный, в могилу свалился. Я ему в яму уже пулю послал. Там и кончил его… А Волков-то мой, слушай, Волков, Волков-то не посмел. Сам струсил, как баба. Перед ним Николай Михайлович стоит — строгий, большой такой, в глаза глядит смело, прямо, да нас же ругает. Волков-то мой, чудак-человек, и струсил. Мне же и пришлось стрелять.

Из другой комнаты Волков отозвался. Обиделся, что трусом назвали:

— Тоже, брат, и ты храбрый, есть чем хвастать. Сам, как жулик, сзади зашел. В затылок ведь стрелял. Что же этим хвастаешь.

Галкин задумчиво, словно вспоминая, осмотрел молчаливую аудиторию и медленно ответил: