Книга Люди Средневековья - Эйлин Пауэр

Томас Пейкок имел множество друзей не только в Когсхолле, но и в соседних деревнях, о чем говорят записи в его завещании. Он был членом Братства крестоносцев в Колчестере и оставил им после своей смерти 5 фунтов, чтобы они молились «за меня и за тех, за кого должен молиться я». В эпоху Средневековья было в обычае, когда монашеские ордена давали богатым вкладчикам и выдающимся людям возможность вступить в их ряды. Церемония принятия нового члена была длинной и сложной, во время которой вступающий получал поцелуй ото всех братьев ордена. Принятие Томаса Пейкока. в «Братство крестоносцев» свидетельствовало, что в округе к нему относились с большим уважением. Кроме того, он, по-видимому, испытывал особую симпатию к различным монашеским братствам, ибо оставил францисканцам Колчестера и обителям Малдона, Чемсфорда и Садбери по десять шиллингов для того, чтобы они отслужили по нему службу на тридцатый день, и по 3 шиллинга 4 пенса на починку их домов, а братьям из Клера завещал 20 шиллингов для двух служб на тридцатый день «и бочку копченой следки для Великого поста после моей смерти». Он проявлял большой интерес и к Когсхолльскому аббатству, которое находилось менее чем в одной миле от его дома, и в праздничные дни, должно быть, обедал с аббатом в его гостевом доме и слушал мессу в церкви монастыря. Умирая, он вспомнил об этом аббатстве, о том, как звон колоколов, призывающих монахов на вечернюю службу, разносился далеко в теплом сентябрьском воздухе. Томас Пейкок оставил «милорду аббату и монастырю» отрез одной из самых знаменитых своих тканей — тонкого сукна с шелковистой отделкой и 4 фунта деньгами, «чтобы они отслужили по мне панихиду и мессу, а на моих похоронах, когда в церкви будет идти служба, пусть звучат колокола, а на седьмой день и через месяц — все то же самое, и еще три заупокойные службы на тридцатый день, дели они смогут отслужить их, или тогда, когда у них будет свободное время, на все это — десять фунтов».

Его набожность проявилась и в том, что он завещал деньги церквам в Брэдвеле, Пэттисвике и Маркшелле — приходах, соседствующих с когсхолльским, и церквам в Стоун-Нейленде, Клере, Послингфорде, Овингтоне и Бошаме Святого Павла, которые расположены за границей Эссекса, в том районе, откуда Пейкоки переселились в Когсхолл. Но главной его заботой была конечно же Когсхолльская церковь. Один из Пейкоков, вероятно, выстроил в ней северный придел, посвященный святой Катерине, и все могилы Пейкоков находятся именно там. В своем завещании Томас Пейкок просил похоронить его перед алтарем Святой Катерины и сделал церкви богатые подарки. Он основал здесь также часовню и оставил деньги для ежедневной раздачи шести беднякам, которые будут трижды в неделю слушать мессу в этой часовне.

Все эти вклады, сделанные в монастырские ордена и церкви, говорят о набожности и семейной гордости Пейкока. Другие вклады, принимавшие формы, характерные для средневековой благотворительности, рассказывают нам о повседневных привычках Томаса Пейкока. Он, должно быть, часто ездил за границу, чтобы встретиться с людьми, которые работали на него, или посещал друзей, живших в деревнях вокруг Когсхолла. Нередко посещал он и Клер, сначала чтобы увидеть дом своих предков, а затем чтобы посвататься к Маргарет Хоррольд и позже, уже вместе с Маргарет, чтобы навестить любимого тестя. Несомненно, идя в церковь в Когсхолле или проезжая по дорогам графства, он часто сокрушался о том, в каком ужасном состоянии они находятся. Зимой по ним текли потоки грязи, а летом было множество ям и ухабов, ибо в Средние века ремонт дорог производился только на пожертвования жителей, церквей или монастырей, и все они, за исключение главных дорог страны, находились в плачевном состоянии. Ленгленд в своем «Петре-пахаре» говорит об исправлении дурных путей (он имеет в виду не вредные привычки, а плохие дороги) как об одном из благотворительных дел, которым должны заниматься богатые купцы ради спасения своей души. Путешествия, в которые отправлялся Томас Пейкок, были крайне утомительными, и он возвращался домой совершенно измотанным, весь обляпанный грязью, к огорчению «Джона Рей-нера, моего человека» или «Генри Бриггса, моего слуги» и жены Маргарет, которая выглядывала из окна эркера, с нетерпением ожидая его возвращения. Своему родному городу он оставил не менее сорока фунтов, из которых двадцать должны были пойти на ремонт участка Западной улицы (где стоял его дом), а другие двадцать «должны быть истрачены на ремонт разбитой дороги между Когсхоллом и Блэкуотером, там, где это более всего необходимо». Наверняка он испытал все прелести езды по этой дороге, посещая аббатство. Он оставил также двадцать фунтов на ремонт дороги между Клером и Овингтоном.

По мере того как его жизнь приближалась к концу, он стал ездить гораздо реже. Дни проходили спокойно — дело его процветало, а сам он пользовался всеобщей любовью и уважением. Он занимался своим домом, постоянно украшая его. В прохладные вечера он, должно быть, стоял у окна садовой комнаты и наблюдал, как монахи аббатства ловят рыбу в своем большом пруду позади пашни, или поднимал глаза и смотрел, как последние лучи заходящего солнца скользят по покрытой лишайником крыше вместительного сарая, или следил за тем, как арендаторы относят в свои дома снопы сжатой пшеницы. Наверное, он думал, что его собственные арендаторы, Джон Машл и Томас Спунер, — хорошие, надежные друзья и надо бы завещать им что-нибудь из одежды или пруд. Часто также в последние год-два своей жизни он, должно быть, сидел с женой в саду и наблюдал, как его голуби кружатся над яблонями, и улыбался, любуясь клумбами с цветами. А зимой он иногда надевал свой меховой плащ и шел в таверну «Дракон», где Эдвард Элворд приветствовал его поклонами. Он садился к столу и выпивал в обществе своих соседей бЬлыную кружку сухого испанского вина, очень медленно и с достоинством, как и полагается самому богатому суконщику города, снисходительно поглядывая на собравшуюся компанию. Но иногда он хмурился, заметив монаха, который тайком улизнул из монастыря, чтобы, несмотря на все запреты епископа и аббата, попить винца. При этом Томас качал головой и жаловался, что служители церкви стали теперь совсем не такими, какими были в старые добрые времена. Тем не менее из его завещания видно, что он не придавал этому большого значения и даже представить себе не мог, что через двадцать лет после его смерти аббат и монахи будут изгнаны из монастыря, а слуги короля продадут на торгах свинец с крыши Когсхолльского аббатства! Не мог он себе представить и того, что через четыреста лет его красивый и веселый дом с резным потолком и гордым торговым знаком все еще будет стоять целым и невредимым, зато церковь аббатства превратится в тень на поверхности поля, а от комплекса его зданий останется только крытая внутренняя галерея, где будут прятаться от дождя голубые эссекские фургоны, перевозящие сено.

Так мирно проходили последние дни Томаса Пейкока, жившего в прекрасном графстве, которое называли самым английским из всех, в «богатом, плодородном и полном приносящих прибыль вещей»[25], чьи невысокие пологие холмы, развесистые вязы и высокие небеса, покрытые облаками, так любил писать Констебль. Настал сентябрьский день, когда над улицами Когсхолла нависла мгла, когда замолчали прялки в домах и пряхи и ткачи стояли группками у прекрасного дома на Западной улице, зная, что великий суконщик умирает в своей спальне на втором этаже, где прошла его первая брачная ночь. Его жена, плача, сидела рядом, понимая, что он уже никогда не увидит их ребенка. Через несколько дней дома жителей Когсхолла снова опустели, и толпа плачущих людей отправилась провожать Томаса Пейкока в последний путь. Церемония его похорон была проведена достойно — священники отслужили панихиды не только в день погребения, но и на седьмой и тридцатый дни после его смерти. Лучше всего она описана в его завещании, ибо Томас Пейкок, следуя обычаю своего времени, дал своим душеприказчикам подробную инструкцию по этому поводу. «Я прошу моих душеприказчиков организовать все в день самих похорон, а также на седьмой и тридцатый день таким образом: в день похорон на службе и на панихиде должны присутствовать священники, певчие и дьяконы, сколько их можно будет собрать в этот день, чтобы они отслужили заупокойную службу, а если представится такая возможность, то они должны будут служить ее ежедневно до седьмого дня. А на тридцатый день все мои душеприказчики должны будут заказать еще одну службу и снова собрать певчих и дьяконов, как и раньше, и они должны будут отслужить три мессы с музыкой: одну в честь Святого Духа, другую — в честь Богородицы, а во время третьей исполнить реквием, и все это должно быть исполнено в день самих похорон, а также на седьмой и тридцатый дни. И священники должны получить за это 4 пенса, а дети — каждый раз по 2 пенса, а те, кто понесет факелы в день похорон, — 12 пенсов и еще 6 на седьмой день и 12 — на тридцатый. Пусть двадцать три или двадцать маленьких детей в стихарях несут свечи в руках, и пусть все они будут считаться моими крестными детьми и получат 6 шиллингов 8 пенсов каждый, а все другие дети — по 4 пенса каждый, и пусть все люди, которые понесут факелы в указанные дни, получат по 2 пенса каждый, и все мужчины, женщины и дети, которые возденут вверх руки в любой из этих дней, получат по пенсу каждый. И пусть также мои крестники помимо этого получат 6 шиллингов 8 пенсов каждый, а звонари за все эти три дня — по 10 шиллингов, и на мясо, питье и два вызова врача и для проведения панихиды и перенесения моего тела в церковь я выделяю один фунт».