Книга Врачебные тайны дома Романовых - Борис Нахапетов

Мандт впервые был приглашён к Высочайшему двору по рекомендации Великой княгини Елены Павловны для пользования императрицы, которое, казалось, было удачно. Этим он приобрёл доверие государя как врач и был назначен лейб-медиком государыни. Потом мало-помалу он стал давать медицинские советы и Николаю Павловичу, скоро перешёл в лейб-медики Его Величества и в конце концов сделался необходимым лицом у государя. Доверие императора к Мандту всё более и более росло, и, наконец, своим умением вкрадываться в человека он достиг исключительного звания друга государя. Редкий ум, из ряда вон выходящая хитрость, свобода в пользовании всеми средствами для своих целей сохранили Мандту его исключительное положение при дворе вплоть до кончины Николая Павловича. Даже во время смертельной болезни государя Мандт не допускал во дворец других врачей, если не считать Кареля, который не смел перед ним пикнуть, кормил императора неизвестными порошками, которые приносил с собой в кармане, и уверял всех до последней минуты, что никакой опасности нет. Во всём этом народ усмотрел неестественную смерть государя, и толпы бросились к Зимнему дворцу, требуя на расправу Мандта. Но его успели спасти: Мандт скрылся из дворца задними ходами и тайком, как мог скорее, уехал за границу.

Так закончилась удивительная история этого блестящего шарлатана. Несмотря на крайнюю ограниченность, чтобы не сказать больше, медицинских знаний, Мандт импонировал своим необыкновенным апломбом, самоуверенностью, исключительным положением среди профессоров академии и покровительством президента Академии Шлегеля и связями при дворе».

Гомеопатические методы лечения использовались Мандтом не только в армии и царской семье. По свидетельству современников, Мандт имел обширную частную практику, в том числе и в аристократической среде.

Сохранились описания внешности и характера Мандта. Так, военный врач, внук начальника Военно-медицинской академии, А.А. Пеликан, встречавший Мандта в доме своего деда, пишет: «Сам Мандт был человек привлекательный, с изящными манерами, которые так часто встречались тогда у врачей иностранного происхождения, что и давало им преимущество перед русскими, заставляло высшие классы предпочитать их грубым, неопрятным семинарам (выходцам из поповской среды. — Б.Н.) или перекрестам из евреев, составлявшим главный контингент отечественного врачебного сословия дореформенной эпохи. Говорил он исключительно по-французски и по-немецки».

Несколько иное представление о Мандте сложилось у фрейлины императрицы, баронессы М.П. Фредерикс: «Мандт был действительно нечто необыкновенное. Ума был редкого, выдающегося, что и привлекало к нему Николая Павловича. Но хитрость его была тоже выходящей из ряду вон, и умение её скрывать было тоже необыкновенное. Он был один из тех людей, которых или ненавидели или обожали. Он вторгался положительно в людей и делал из них своих поклонников и поклонниц — особенно из тех, которые могли приносить ему личную пользу — свои инструменты для разных интриг».

Ещё более интригующим выглядит её описание внешности Мандта: «Наружность Мандт имел совершенно мефистофельскую; голова его была маленькая, продолговатая, змеевидная, огромный орлиный нос и проницательный взгляд исподлобья, смех его был неприятный. При всём при этом он хромал, ну, ни дать ни взять — Мефистофель, да и только. Для меня эта личность имела всегда что-то отталкивающее, я просто-напросто боялась его. Но во мне это возбуждало тяжёлое чувство… В настоящее время ему бы приписали силу внушения, но тогда об этой силе ещё не было и речи. Припоминая внушительный взгляд Мандта и своеобразное ударение пальцем по столу, когда он хотел что-нибудь доказать, смотря несколько секунд упорно вам в глаза, то невольно приходишь к мысли, что действительно Мандт обладал громадною силой внушения, притом он был и магнетизёр. Странная, загадочная личность был этот человек».

Оставляя в стороне описание характерологических черт Мандта, остановимся на его врачебных способностях. При этом следует иметь в виду, что в начале XIX в. после применения ряда неудачных и задерживающих развитие медицины методов диагностики и спекулятивных обобщений о сущности заболеваний (ятрохимия, ятрофизика, витализм и др.) клиническая медицина приобрела наконец твёрдую почву для своего расцвета — возникло клинико-анатомическое направление, опирающееся на сугубо клинические методы изучения больного: выстукивание, выслушивание, прощупывание. В результате были описаны новые болезни и синдромы, множество признаков патологических состояний (симптомов), в связи с чем распознавание таких болезней, как пневмония, пороки сердца, острый аппендицит, тиф, перитонит, жёлчно- и почечно-каменная болезнь и др., не представляло, в общем, уже больших затруднений для врачей. Однако введение этих, во многом субъективных методов непосредственного обследования больных не сопровождалось применением объективных методов точных наук (например, термометрированием).

При этом, если врачебное наблюдение и диагностические методы позволяли более или менее успешно различать отдельные заболевания, то лечение больных из-за отсутствия соответствующей теоретической базы сводилось только к воздействию на симптомы заболевания или же к применению традиционных средств, основанных на догматической приверженности теории так называемой гуморальной патологии и доктрине «несварения соков», то есть различных способов удаления «болезненной материи» — кровопускания, рвотные, слабительные, отхаркивающие, потогонные и т.п. Широкое распространение получила практика парижского врача Бруссе, который, считая фокусом развития всех болезней пищеварительный тракт, призывал применять кровопускания, пиявки, банки (преимущественно в области желудка и кишок). Лечение должны были дополнять лёгкая диета, мочегонные, рвотные и т.п. Эта доведённая до крайности система, получившая название «бруссеизма», стала модной среди врачей того времени.

Английский врач-хирург А.Б. Гранвилл в своих заметках о русской медицине 20–30 гг. XIX в. (на русском языке они были опубликованы в 1832 г. под названием «О состоянии медицины в Санкт-Петербурге») отмечал, что многие русские врачи «неохотно восприняли учение о воспалении Бруссе, что было причиной ограниченного использования кровопусканий как лечебного метода». По его мнению, русские врачи с большим скепсисом относились к системе Бруссе, но увлекались назначением лекарственных смесей, что получило своё отражение в «предлинных» рецептах.

Реакцией на явное несоответствие возросших диагностических возможностей и остававшихся на уровне Средневековья методов лечения было возникновение спекулятивных построений в виде, например, так называемого месмеризма и гомеопатии С. Ганемана. Гомеопатия, возникшая в эпоху начального развития научной медицины, несмотря на свой эмпирический, экспериментально не обоснованный характер, привлекла к себе внимание и стала модным в Европе способом лечения, поскольку являлась в определённой мере прогрессивным направлением, избавляющим больных от страданий, связанных с принятыми тогда опасными методами лечения. Разочарование и скептицизм в области терапии получили выражение в т.н. терапевтическом нигилизме, наиболее распространённом среди представителей новой венской школы, выступавших против большого количества лекарств, применения кровопусканий и призывавших к выжидательному образу действия у постели больного.