Книга Красный и белый террор в России 1918-1922 гг. - Алексей Литвин

Репрессивная политика, проводимая правительством генерала Деникина, была однотипна с проводимой Колчаком и другими военными диктатурами. Полиция, на территории, подчиненной Деникину, именовалась государственной стражей. Ее численность достигала к сентябрю 1919 г. почти 78 тыс. человек[342]. (Заметим, что в действующей армии Деникина тогда было около 110 тыс. штыков и сабель.) Деникин, как и Колчак, в своих книгах всячески отрицал свое участие в каких-либо репрессивных мерах. «Мы — и я, и военачальники, — писал он, — отдавали приказы о борьбе с насилиями, грабежами, обиранием пленных и т. д. Но эти законы и приказы встречали иной раз упорное сопротивление среды, не воспринявшей их духа, их вопиющей необходимости». Он обвинял контрразведку, покрывающую густой сетью территорию юга страны, в том, что она была «иногда очагами провокации и организованного грабежа»[343].

Воспоминания и документы, опубликованные в 20-е годы бывшими соратниками Деникина и Врангеля, раскрывают неприглядную картину происшедшего.

Вначале подтверждение того, о чем писал Деникин. «Заняв Одессу, добровольцы прежде всего принялись за жестокую расправу с большевиками. Каждый офицер считал себя вправе арестовать кого хотел и расправляться с ним по своему усмотрению». Было много самозваных разведок, которые занимались вымогательством, мародерством, взятками и т. д. Это свидетельство одного из ее бывших начальников. Очевидец, новороссийский журналист, продолжает: то, что творилось в застенках контрразведки города, напоминало «самые мрачные времена Средневековья». Распоряжения Деникина не выполнялись. Жестокости были таковы, что даже фронтовики «краснели». «Помню, один офицер из отряда Шкуро, из так называемой „волчьей сотни“, отличавшейся чудовищной свирепостью, сообщал мне подробности победы над бандами Махно, захватившими, кажется, Мариуполь, даже поперхнулся, когда назвал цифру расстрелянных, безоружных уже противников: четыре тысячи!» Контрразведка развивала свою деятельность до безграничного, дикого произвола, говорили свидетели тех дней[344].

В том же духе действовали и прочие деникинские власти. Из пулеметов приказал расстрелять арестованных крестьян екатеринославский губернатор Щетинин. Кутепов распорядился повесить на фонарях вдоль центральной улицы Ростова в декабре 1919 г. заключенных, находящихся в тюрьмах города. О грабежах казаков в занятых Царицыне и Тамбове ходили страшные легенды.

Главный принцип сторонников белого и красного террора — устрашение методом скорого действия. Его откровенно выразил донской генерал С. В. Денисов (1878–1957): «Трудно было власти… Миловать не приходилось… Каждое распоряжение — если не наказание, то предупреждение о нем… Лиц, уличенных в сотрудничестве с большевиками, надо было без всякого милосердия истреблять. Временно надо было исповедовать правило: „Лучше наказать десять невиновных, нежели оправдать одного виноватого“. Только твердость и жестокость могли дать необходимые и скорые результаты»[345]. Нравственное оправдание своей жестокости белые находили в красном терроре, красные — в белом. Принцип родовой кровной мести поглощал здравый смысл, поощрялся и пропагандировался властями. Первое, что сделали деникинцы, вступив в Харьков, отрыли могилы расстрелянных чекистами. Трупы выставлялись на обозрение и стали основанием казни и самосудов советских служащих[346].

30 июля 1919 г. Деникин подписал постановление особого совещания при главнокомандующем вооруженными силами Юга России о деятельности судебно-следственных комиссий. На основании этого постановления советские работники приговаривались к смертной казни и конфискации имущества, сочувствующие комиссарам — к различным срокам каторжных работ[347]. Жестоким было отношение к военнопленным, с которыми обе стороны расправлялись беспощадно[348]. Позже Деникин признавал, что насилия и грабежи были присущи красным, белым, зеленым. Они «наполняли новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все „цвета“ военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделявшие образ спасителя от врага»[349]. Это он написал потом, после окончания гражданской войны, осмысления содеянного и собственного поражения. А тогда, когда генералу подчинялись многотысячные армии, у него не было сомнений в важности жестокой карательной политики как инструмента достижения власти. Хотя в воспоминаниях Деникин в качестве своего мировоззрения признавал «российский либерализм», «без какого-либо партийного догматизма»[350], это не мешало ему ратовать за «единую и неделимую Россию», быть беспощадным к тем, в ком видел угрозу империи, — сепаратистам и националистам. Отсюда его конфликты с представителями самостийной Украины, кубанскими автономистами и др.