Книга Отель "Гонолулу" - Пол Теру

Папаша Дэвиса в приступе высокоморальной мормонской ярости вскочил и пинками погнал Фрици прочь из комнаты, восклицая на ходу: «Понятия не имею, что за бес вселился в этого пса! Никогда он таких штук не выделывал!» Фрици, нимало не устрашенный, тут же прокрался обратно с членом наготове и возобновил роман с моей ногой. В результате пса снова прогнали пинками из комнаты, а Вонючка вылетел из гостиной по доброй воле, чтобы отдышаться и посмеяться всласть. Его родитель так и стоял посреди комнаты, качая головой и бормоча: «Вот чертов пес, на хрен! Должно быть, у какой-то суки течка».

Фрици так и не забыл мою минутную неосторожность и очень постарался, чтобы я тоже об этом не забывал. С тех пор всякий раз, когда я оказывался поблизости, он насаживался на меня — невинный объект его ложно направленных эмоций.

В нынешнюю пору моей жизни я могу сказать, что в моих отношениях со слабым полом я допустил несколько таких «моментов неосторожности», которые должны были бы научить меня уму-разуму. Например: никогда не объясняйтесь женщине в любви только ради того, чтобы залезть ей в трусики.

Бадди расправил странички, на которых была напечатана его повесть, и удовлетворенно улыбнулся. Только тут он заметил, что слушатели растерянно молчат.

— Дошла суть? — поинтересовался Бадди. — Никогда не дергай кобеля за член, не то он от тебя ни в жизнь не отстанет.

Мизинчик, сидевшая рядом с Бадди в своем свадебном платье, улыбнулась, но дядя Тони и тетя Мариэль глядели встревоженно, словно подозревая, что за этой историей скрывается еще какая-нибудь мораль.

36. Другая смерть

— Мизинчик приедет через пару недель, как только получит американскую визу. — То ли Бадди захихикал, то ли лед зазвенел в его стакане.

Меня пригласили на семейный обед — Була, Мелвин и все прочие. Бадди вытащил из портмоне полароидный снимок и поднял его над столом: Мизинчик улыбается, не разжимая губ, приложив тонкий пальчик с длинным ногтем к ямочке, образовавшейся на щеке.

— Вот ваша новая мамочка.

Бадди, изрядно опьяневший, откинулся на спинку своего трона. Остальные ели, он пил. Покатал во рту кубик льда, пожевал его, скривившись в зловещей ухмылке, перекатил лед на другую сторону рта с таким звуком, с каким пес грызет кость, всю ее упрятав за раздувшуюся щеку.

Два дня спустя я с грустью вспоминал его забавную рожу: старший из сыновей Бадди, Була, позвонил и, заикаясь, сообщил мне, что отец утонул, отправившись на рыбалку у Большого острова, где жил Эрл Уиллис. Чего-то в этом роде я и ожидал от Бадди, прожигателя жизни. Этого-то и опасался.

— Думаю, папочка хотел, чтобы первым мы известили тебя. Уиллис звонил из Пуны, сказал, они вышли в море, и папочку смыло за борт волной. — Була громко высморкался. — Они его так и не нашли.

— Он считается пропавшим без вести или утонувшим? — уточнил я.

Снова громкий горестный звук — Була сморкается.

— Пропал — значит, утонул!

— Мне жаль, — пробормотал я и тут вспомнил: — А что теперь делать с той филиппинкой, на которой он женился?

Я не мог назвать ее женой Бадди — это было чересчур странно.

— Слушай, — сказал Була, — тут черт знает что, нам нужна твоя помощь.

В голову лезли мифы, страшные сказки: новобрачная прибывает из далекой страны и узнает, что супруг утонул, а она стала хозяйкой в совершенно чужом ей доме.

Встретив в аэропорту девушку в новеньком, но дешевом дорожном костюме, неся к машине ее старый и тоже дешевый чемоданчик, я понял, что не могу обрушить на нее трагическое известие сразу же после девятичасового перелета из Манилы. Благодаря кассете я узнал Мизинчика, хотя в жизни она оказалась стройнее и не такой улыбчивой. Она нервничала, высматривая Бадди.

— Мизинчик Рубага? — уточнил я, отводя ее в сторону.

Слабенькая с виду, усталая, растерянная, какими обычно бывают пассажиры после долгого рейса или внезапно разбуженные лунатики.

— Где Бадди? — спросила она подозрительно, напряженно.

— Вот его сын Була. Он все объяснит.

Була стоял у меня за спиной, сопя так, словно нос у него был забит полипами. Он исходил потом, влажным теплом. Здоровенный малый, но какой-то рыхлый, пугливый, не копия отца, а пародия на него.

Когда я осмелился вновь взглянуть на Мизинчика, лицо ее было серым, кожа покрылась слоем пыли, праха, словно горе вызвало преждевременное разложение плоти. В машине она устроилась на заднем сиденье и просидела все сорок миль, не промолвив ни слова.

— Вот наш дом, — произнес Була, когда я сворачивал на дорожку.

При виде этого дома Мизинчика бросило в дрожь, лицо ее непроизвольно исказилось от страха, однако она вылезла из машины и пошла к главному входу.

Дом ценой в два миллиона долларов стоял на берегу моря — не слишком красивый, похожий на коробку, квадратный, крыша плоская, зато большой, трехэтажный, с верандами, накрытыми тентами, знаменитый своими размерами и количеством комнат: за большим обеденным столом у Бадди собиралось восемнадцать человек, — а также прекрасным видом на грозные рифы, где пенились гребни волн. Мизинчик увидела перед собой крепость с дверью, похожей на раскрытую пасть.

Она прошла через эту дверь, оставила обувь у лестницы среди множества чужих сандалий, остановилась на ступеньке, ухватившись рукой за горло:

— Что это за шум?

То был рокот моря, протяжный грохот ударов, отдающих от прибрежных рифов в стены дома: удар сменялся вздохом, а потом грохот накатывал снова, сильнее и громче предыдущего. Зимнее море подвергало дом непрерывному артобстрелу. Волны обрушивались на пляж массой белой, похожей на взбитые сливки пены и скользили, пузырясь, к подножию дома, по пути оседая в песке.

Семья замерла в ожидании — только младшие ребятишки, как обычно, дразнили друг друга, хихикали, раскачивались на стульях и болтали, заполняя паузы в молчании взрослых. Мизинчик робко попросила попить. Ей поднесли сок гуавы.

Она понюхала какой-то цветок.

— Приятно пахнет. Иланг-иланг.

Она ошиблась. Не стоило демонстрировать свои знания в этом доме, где любили цветы и хорошо в них разбирались.

— Пак-лан, — поправила ее Мелвин. Мизинчик съежилась, увяла и вновь посерела.

В тот же день, когда стало известно об исчезновении Бадди, Джиммерсон, его поверенный, запер и опечатал дверь его кабинета. Там хранились личные вещи Бадди, в том числе драгоценности Стеллы, фотографии, сувениры, стеклянные поплавки от сетей, рыбные ловушки, переделанные в светильники, редкие растения в горшках, телевизор с огромным экраном, кровать с пологом, возлежа на которой Бадди устраивал приемы, папки с бумагами и сейф.

Мизинчика провели в гостевую спальню на втором этаже. Она закрыла дверь и осталась сидеть там. Иногда из-за двери долетали рыдания. Через два дня Мизинчик спустилась вниз, цепко хватаясь за перила. Казалось, она не уверена в себе, напугана, даже вроде нездорова — не то чтобы больна, а как будто ее на море укачало: шла, шатаясь, словно под ногами вздымалась палуба. Под слоем косметики лицо ее приняло зеленоватый оттенок.