Книга Долгое молчание - Этьен ван Херден

Я нарушила какое-то табу, поняла Инджи, каким-то образом привела все в движение — далее животные восприняли это, как проступок.

Вероятно, уже долгие годы никто не прикасался к старику. Он, как неприкасаемый, существовал в небольшом жизненном пространстве своей спальни и внутреннего дворика, изредка предпринимая короткую прогулку под деревья, положив нервную руку на загривок Александру и все время оставаясь в пределах запахов из дома.

Его ноздри раздувались, он стоял, съежившись. Инджи взяла его руку, в которой он всегда держал камень. Она осторожно открыла его пальцы, чтобы вынуть камень из ладони, и увидела, что вокруг камня наросла кожа. Камень врос в ладонь Марио Сальвиати, словно тот родился с ним. Инджи взяла его за другую руку и подошла ближе. Она положила его руку себе на лицо, провела ею по щекам, по лбу, по волосам. Медленно, неуверенно старик начал сам двигать рукой. Он осторожно ощупал ее нос, и рот, и веки. Потеребил ее ухо, пропустил пальцы сквозь ее волосы. Инджи закрыла глаза и услышала бормотание фонтана и жалобы павлинов под деревьями. Она чувствовала запах несвежего тела старика, а его пальцы жадно исследовали ее лицо и горло.

Потом он испустил глубокий вздох, и рука его упала. Инджи взяла ее в свою и пошла вперед. Александр скользнул под другую руку Немого Итальяшки. Они шли в сторону ворот, ведущих наружу. Внезапно Немой Итальяшка остановился. Инджи оглянулась. В открытом окне появился генерал. Старик почувствовал присутствие генерала раньше, чем я его увидела, догадалась Инджи.

Генерал смотрел на них. Он вытащил из кармана спичечный коробок и зажег спичку. Старый итальянец вздрогнул, учуяв запах горящей спички, и хотел повернуть назад, в спальню, но Инджи крепко держала его за руку.

— Ты можешь контролировать его при помощи спички, — пророкотал генерал. — Не забудь, если он попытается убежать. — И захлопнул ставни.

Инджи пошла со старым итальянцем — сквозь ворота, за деревья, мимо разбрызгивателей, от которых над лужайками протянулись длинные дуги, под дубами со стонущими на них голубями, и дальше на еловую аллею. Через некоторое время он попал с ней в ногу. И так они шли, сцепившись, а собака виновато кралась рядом.

6

Джонти Джек был занят: пропитывал маслом Спотыкающегося Водяного. Он натирал гладко обструганные плавники и выгнутые мускулы, изгибы, морщины и трещины фланелевой тряпкой, смоченной масляной смесью по рецепту, полученному от того ненормального гения-столяра из Зимбабве — чернокожего мужчины в рысьей шапке.

Скульптура сияла в раннем утреннем солнце. Казалось, будто она так и выросла отполированная, словно обладала внутренней жизнью и энергией, сиявшей еще отчетливее под утренним солнцем. Стоило прикоснуться к дереву, и ты ощущал энергию, пульсировавшую под твоей ладонью.

Острый запах масла (с доброй порцией коровьей мочи, потому что дерево поглощало соли, делавшие его более твердым и лоснящимся) смешивался с запахом деревянной стружки, влажной от росы. Когда Джонти обрабатывал вот так Спотыкающегося Водяного, от запаха у него начинала кружиться голова и возникало мужество взяться за новые скульптуры, которые еще должны быть созданы. Это запах больших возможностей, думал он, делая еще один глоток конопляного настоя.

Он повернул свой старый телескоп. Тут, наверху, он часто бывал первым йерсонендцем, видевшим приезжего, который стоял на платформе с чемоданом в руках, пока поезд вился сквозь коричневые холмы.

Он был первым, кто видел странную машину, приближавшуюся с юго-запада, запыленную, с пассажирами, которые выбирались из нее под деревом на одной из улиц и крутили головами в тщетных поисках «Макдоналдса» или какого-нибудь другого ресторана.

Телескоп он унаследовал от своего деда, фельдкорнета Рыжебородого Писториуса. Тот пользовался инструментом, чтобы обследовать холмы в поисках имперских верноподданных и предателей, пока черная повозка, запряженная быками, медленно тряслась по равнинам. Теперь в этот же телескоп Джонти Джек заметил странную троицу, возникшую из-под деревьев около Дростди и пошагавшую по Дороге Вильяма Гёрда в сторону станции.

Сначала он решил, что глаза его обманывают, но это действительно была Инджи, и шла она с Марио Сальвиати! И один из датских догов генерала Тальяарда; точно, кобель, Александр. Вон они, идут по дороге, скованно, очень тесно прижавшись друг к другу, словно боятся разворачивающегося вокруг открытого пространства.

Считалось, что длинный медный телескоп был послан президенту Крюгеру русским царем, как часть помощи бурским войскам, и на нем стояло клеймо ZAR — старой Южно-африканской Республики. Когда Джонти вытаскивал телескоп и устанавливал его на штатив, он часто вспоминал деда.

Рыжебородый был человеком раздражительным, вспоминал Джонти, человеком, застрявшим в Йерсоненде, хотя никак не сочетался с ним. Когда он, Джонти, был младенцем, когда сверкающая стремительная вода бежала по канавам города, а Большой Карел был в бегах или лежал где-то мертвым, именно фельдкорнет Писториус позаботился о своей дочери Летти и ее малолетнем сыне. Он купил им небольшой дом, один из типичных для Кару маленьких домиков, выходивших парадной дверью прямо на мостовую, с верандой, и задним двором, и цементными полами, на улице, ставшей позднее Дорогой Изгнания, между своей практикой и «домами изгнанников». Те дома занимали раньше тринадцать чернокожих семей, которым пришлось переехать в Эденвилль через пятьдесят лет после бурской войны, после того, как Д. Ф. Малан и правительство апартеида пришли к власти.

Адвокат Писториус, старый и немощный, но официально по-прежнему практикующий вместе с сыном, братом Летти, заколотил двери и окна шикарного дома Большого Карела Берга после того, как лично убедился, что Летти взяла оттуда в свой новый маленький домик только самое необходимое.

У фельдкорнета имелись для дочери очень четкие планы. Летти требовалось вырваться из-под влияния Большого Карела, а их старый дом все еще преследует ее, сказал дед Писториус. Она должна забыть про свой брак с Беглецом, Трепачом и Показушником, с полукровкой Карелом Бергом, сыном индонезийской манекенщицы и этого богатого ублюдка Меерласта Берга с его коллекцией протезов: один на каждый день, один для важных случаев, один, по слухам, особый, для занятий любовью — протез, выложенный рубинами, серебряной филигранью и бусинами зулусов, с непристойными картинками на икре и бриллиантом на голени.

Эта мысль заставила Джонти улыбнуться. Тотем Меерласта еще ждет своей очереди, подумал он; большая скульптура из дерева или камня, с бесстыдным пером на шляпе и ногой, украшенной маленькими рельефными фигурками и насмешливыми призывами.

Летти с сыном пришлось против воли жить так близко с практикой брата.

— Отродье, а не ребенок, — неодобрительно сказал фельдкорнет Писториус. — Определенно не фермер, не юрист и не солдат.

И в самом деле, Джонти вечно играл с глиной, которую находил подле множества ирригационных каналов, где текла вода его отца — будто он находил отца во влажной земле, которую гладил и лепил.