Книга Третьяков - Анна Федорец

Вера Николаевна была зеркалом, в котором отражался внутренний мир Павла Михайловича. Таких зеркал было много.

В той или иной мере его облик отражали все те люди, с которыми он постоянно общался. Разные это были зеркала: иной раз кривые, порой — тускловатые, они отражали лишь некоторые черты облика мецената. Вера Николаевна была тем самым единственным прямым зеркалом, в котором Павел Михайлович отражался целиком и... почти без искажений. Временами по поверхности зеркала пробегала рябь раздражения или расстроенных чувств, но вскоре она исчезала, вновь сменившись солнечной гладью. Вера Николаевна любила мужа. Любила по-настоящему, принимая все его достоинства и недостатки, все его увлечения — даже те, которые изначально не умела понять. Она их принимала, а принимая, начинала понимать.

Трения между супругами Третьяковыми возникали, как и в любой другой семье. Но — это важно подчеркнуть! — они никогда не служили поводом для серьезных ссор и, как бы сегодня сказали, «кухонных сцен », никогда не омрачали небо над домом Третьяковых надолго. Будучи добрыми христианами, Павел Михайлович и Вера Николаевна поверяли свои поступки христианскими устоями. Павел Михайлович был главой семьи, от него зависело все ее благополучие. Всякое его мнение или желание Вера Николаевна старалась понять и принять. Впрочем, и Павел Михайлович всегда понимал и прощал «свою Верушку». Просто... в некоторых случаях он поступал так, как считал нужным поступить ради блага семьи, и был тверд в своих решениях.

На фоне общего благополучия семейной жизни Третьяковых случались и беды. Две самые крупные беды связаны с их сыновьями. В течение первых пяти лет брака в семье одна за другой рождаются три дочери: Вера (1866), Александра (1867) и Любовь (1870). А.П. Боткина пишет: после рождения первых двух дочерей «Вера Николаевна и Павел Михайлович радовались, что у них девочки почти ровесницы. Отец радовался потому, что боялся, что не сумел бы воспитать мальчиков, а мать радовалась, вспоминая, как росла с сестрой Зинаидой и какая их соединяла дружба»532. Несмотря на некоторую неуверенность в том, что он справится с воспитанием мальчика, Павел Михайлович, видимо, желал появления на свет наследника. Сын для купца — не только надежда на продолжение рода, но и опора в делах. Причем в случае с Третьяковым речь шла и о торговых делах, и о художественных: надо было кому-то передать год от года расширяющуюся коллекцию картин, а также накопленные Павлом Михайловичем житейские знания и колоссальный художественный опыт.

Первый сын Третьяковых родился в 1871 году и был назван в честь отца Павла Михайловича, Михаила Захаровича. Вот только... радости родителям он не принес. Михаил Павлович был инвалидом с младенчества.

В.П. Зилоти пишет о брате: «... в июне 1871 года родился Миша. Ожидая его, мамочка шла в школу, упала так сильно, что у нее сделалось, как тогда выражались, “сотрясение”; она себя плохо чувствовала и говорила, что этот ребенок, наверное, родится ненормальным. Так оно и случилось. Это было таким горем для обоих родителей, особенно для Павла Михайловича. Помню, гораздо позже, приезжали какие-то врачи, немцы; пили чай после “визита”. Нас вывели всех трех, девочек, чтобы, вероятно, показать как трех нормальных детей. Я была уже настолько большая и знала достаточно хорошо немецкий язык, чтобы запомнить фразу, сказанную одним врачом другому о Мише: “Dieses Kind befmdet sich im Zustande des Idiotismus” (Этот ребенок находится в состоянии идиотизма. — А.Ф.). Прожил Миша более 40 лет, пережив обоих родителей »ш. С Мишей постоянно жила воспитательница, «... Ольга Николаевна Волкова, религиозная, с добрейшим сердцем. Она посвятила себя добровольно нашему больному брату Мише на несколько десятилетий, до самой смерти его. Любила его нежно и баловала. Она скончалась вскоре после его смерти. Папочка нередко говорил: “И возлюбил же Бог Мишу, послав ему Ольгу Николаевну!”»534.

Автор анонимной статьи о Третьякове пишет: «... неизбежные в этой жизни скорби, выпадавшие на долю Павла Михайловича, принимались им от руки Всевышнего с полнейшей сыновнею покорностию и богопреданностию. Он не допускал в себе унынии, но молитвою и трудом умерял жгучесть печали »535.

Однако... через несколько лет в жизни Павла Михайловича случилась еще одна беда, пережить которую оказалось не так-то просто.

В 1875 году у четы Третьяковых родилась девочка, Мария. А еще через три года на свет появился второй сын, крепкий, здоровый, наделенный добрыми задатками. Его назвали Иваном. Рождение сына отеплило сердца родителей, стало для них совершенно особенной радостью. В.П. Зилоти любовно описывает Ванечку: «... волосы были у него светло-русые, волнистые и падали подчас на лоб высоким, непослушным клоком. Нос был с горбинкой, как у нашего папы-крестного, Сергея Михайловича Третьякова, глаза были серые, лучистые, мамочкины; как и у нее, то были они задумчивыми, глядя в бесконечность, то светились как звезды. Брови были тоже, как у мамочки, то изгибались вопросительно, а то выражали недоумение»536. Оба младших ребенка стали любимцами семьи, но Ванечку все боготворили.

«Когда мамочку спрашивали, в честь кого она дала это имя, она отвечала: “В Ивана-царевича и в Иванушку-дурачка, героев русских сказок”», — сообщает В.П. Зилоти. Она пишет о маленьком братце с обожанием: «... Ванечка рос красавцем богатырем, но с невероятно впечатлительной, тонкой душой. И своей радостностью внес в нашу юную жизнь вторую радость; первой была Маша, которой было в то время года четыре, а нам с Сашей было 12 и 11 лет. Обожали мы Машу, заобожали сразу и Ваню... Маша и Ваня — звучало... сказочно. Да и они сами были оба такие прелестные, обаятельно-красивые и милые»537.

Любимец семьи, Ванечка, казалось, был наделен от Бога редчайшим даром, которым был наделен и его отец, — воспринимать красоту окружающего мира во всех ее проявлениях: в отношениях с людьми, в музыке, в живописи. Ваня словно вобрал в себя лучшие качества и отца, и матери. «Рассказывала мамочка, что как-то под Рождество, в сочельник, когда пришла ложиться, услыхала тихие, сдержанные рыдания: “Что с тобой, Ванечка? Болит что-нибудь?” — “Нет, но на дворе праздник, а я никому доброго не сделал”. А было ему тогда лет семь, не более»538. Когда Ванечка подрос, «... он нередко забирался в нашу комнату послушать музыку, которую очень любил. Он был чрезвычайно музыкален, слышал и схватывал все сразу. Там я стала давать ему уроки игры на фортепиано и параллельно объяснять ему гармонию и разрешение аккордов. Мы оба занимались с энтузиазмом, и были эти занятия большим счастьем для меня. Память была у него феноменальная»539.

Для Павла Михайловича и Веры Николаевны этот ребенок был отрадой, утешением в печали о первом сыне. «Родители без памяти любили его, но не баловали и не “носились” с ним; это была спокойная радость иметь наконец в семье своей здорового, нормального, одаренного сына, на которого оба родителя могли возлагать все свои надежды... Ванечку родители перевели из детской спать к себе в спальню. Его кроватка с тех пор стояла в ногах их постелей. Так мамочка, ласковая и нежная, лишний раз поздно вечером, ложась спать, или среди ночи могла перекрестить Ванечку, а утром перемолвиться лишним словом»540.

Чистая душа ребенка прекрасно видна в следующем эпизоде, переданном Верой Павловной: «... в одно из воскресений сидела я у себя в комнате одна и начала играть музыку к “Манфреду”, подряд; это было перед сумерками. Когда я дошла до прощания Манфреда с солнцем, я услыхала рыдания из-под рояля. Нагнувшись, я увидала Ванечку. Он туда спрятался, чтобы послушать опять эту, знакомую ему, музыку, а мне не мешать. “Ванечка, что ты, милый?” — “Да понимаешь ли ты, что значит в последний раз видеть луч солнца?”»541.