Книга Забытое время - Шэрон Гаскин

Томми живет на этой земле, и Дениз никто в этом не разубедит.

Томми живет на этой земле, и Дениз однажды встретится с ним вновь.

Такое порой случалось. Эта девочка из Юты, к примеру. Милое открытое лицо, желтые волосы — будто вышла из козьего стойла «4-H»[41], а не на карачках выползла из чистилища. Девочка с обложки журнала, что до сих пор лежит у Дениз в тумбочке, и статью Дениз знает наизусть: как-то ночью девочка исчезла из собственной спальни, домой вернулась спустя пять лет, а монстр, который ее похитил, сядет в тюрьму на веки вечные. В журнале были фотографии — девочка с родными сидит на диване, ее обнимает мать, отцовская рука лежит у нее на плече, вот так запросто. Девочка возвращается в школу, говорилось в статье. Играет на фортепиано. Застенчивая улыбка, синие ленты в волосах. Девочка цела и невредима. Плюс-минус. Такое бывает. Много чего бывает. Это не более и не менее невероятно, чем ребенок, который субботним утром поехал на велике к лучшему другу по соседству и свалился за край земли.

Но мысли эти, как журнальные страницы, залистаны до дыр. И поэтому Дениз вернулась к другой мысли. Снова подумала, что больше не может.

Не могу больше цепляться за надежду, подумала она, и не могу цепляться за жизнь без надежды.

Она выехала со стоянки. На перекрестке свернула не направо к дому, а налево и покатила, оказывается, к Дейтону. Ехала меж одноцветных зеленых полей, не понимая, куда направляется, пока за торговым центром не увидела вывеску нового магазина «Стейплз». Вывеска просияла ей широкой неоновой улыбкой, словно именно Дениз и поджидала, словно Дениз — верный адепт, наконец отыскавший путь домой.

Дениз вошла и смутно порадовалась, когда никто на нее не посмотрел. Все были заняты — разнообразной, судя по всему, ерундой. Девочка с ужасными растрепанными косичками листала журнал. Белый юнец в вязаной шапочке (почему не снять в помещении? если ты, конечно, не лысый, а юнец отнюдь не лыс) пробивал что-то на кассе. Нервные гаммы его смеха разносились по магазину. Дениз побродила по длинным проходам, где висели в прохладе всевозможные канцелярские штуки, точно знающие, зачем они нужны. В десятом ряду взяла новенький и блестящий строительный степлер, направилась в глубину к копировальному центру.

У копировального центра стояла очередь людей с бумагами. Хотят продать машину, например, или ищут желающих поучиться играть на фортепиано. Дениз встала в очередь — очередным же человеком, которому охота размножить свои устремления экспоненциально; в одной руке тяжелый степлер, в другой флаер, который хранился в бардачке ровно на такие случаи. Она дождалась своей очереди и протянула флаер мальчику лет двадцати с небольшим — очень темнокожему мальчику с гладким любезным скучающим лицом.

Быть может, однажды Томми станет таким. Быть может, Томми пойдет работать в «Стейплз». Не худшая работа, между прочим. Дениз разрешала себе такие мысли. И сама все понимала. Сознание ее словно так и сидело в машине на стоянке у супермаркета, а Дениз выпустила наружу свое бессознательное, и теперь оно забирало власть.

— Двести штук, будьте добры.

Мальчик забрал флаер, даже не взглянув. Спасибо тебе, мальчик. Спасибо, что не взглянул. В городском канцелярском магазине к Дениз привыкли; жалость в глазах этих людей уже утратила свежесть, с годами прокисла, стала привычной и машинальной, точно Дениз — бродячая дворняжка, забредает изредка, чтоб погладили или дали хлебную корку.

Но Дениз не нужны ни ласки, ни остывшая и заново разогретая жалость. Дениз нужно двести копий.

— Хотите разноцветные, мэм? Или на белой бумаге?

— А на цветной лицо будет разборчивое?

— Вполне. Сделаем.

— Тогда в этот раз, пожалуй, разноцветные.

— Хорошо. Какие хотите цвета?

— На ваш выбор.

— Я сделаю желтые, зеленые и красные. Как вам?

— Отлично.

Дениз улыбнулась. Пальцами стискивала твердый и острый край прилавка. Чувствовала, как по организму курсирует таблетка. И какой тяжелый строительный степлер в руке. Предыдущий Генри выкинул. Дениз уплатила двадцать девять долларов, а Генри выкинул его прямо в мусорку.

Пора уже прекратить с этими флаерами, сказал он.

Слова пролились в мозг холодом, как морозный воздух, словно Дениз их подслушала, словно разговаривали другие, чужие люди.

Какое право ты имеешь заявляться сюда и мной командовать?

Мне Чарли рассказал. Вот какое право. Наш сын. Он говорит, ты даже к ужину возвращаешься не каждый день.

Мальчик питается. Посмотри на него. Он не голодает.

Не о том речь. Ты изводишь себя — и Чарли тоже. И меня.

А тебе-то что?

Пора прекратить. Прошу тебя.

Я не могу. А вдруг…

Тогда звони врачу. Пусть тебе помогут.

А вдруг это что-то изменит, Генри? Вдруг кто-то увидит и…

Да сколько ж можно-то, Дениз…

Мальчик вернулся:

— Красный для портрета темноват. Давайте голубой? Он очень светлый.

— Давайте.

Дениз подождала. Надо лишь постоять, щупая острый край прилавка, подождать, пока множится лицо Томми — зеленое, и голубое, и желтое. На каждом лице, что выскакивало из копира, Дениз останавливала мысль — может, этот. Может, этот флаер всё изменит.

Глава двадцать третья

Чарли Крофорд медленно катил на велосипеде домой от Харрисона Джонсона — голова пульсирует риффами, все тело вибрирует от победного восторга и первоклассной травы, которую Харрисону исправно поставлял приятель его брата, работавший в пиццерии.

Ба-ДА-ДА-ба-ДА-ДА-ДА-ДА. Последний бит он растянул, раскатил, удержал, и бит зарезонировал по всему гаражу, и Чарли понял: не налажал. Сразу видно: Харрисон и Карсон аж остановились и в кои-то веки, блин, послушали, и неохотно кивнули в общем направлении Чарли, когда после репетиции он выходил за дверь. Он знал, что они хотят выгнать его и взять этого Майка из общественного колледжа, они всегда считали, что Чарли недотягивает, Чарли для них — просто пацан с барабанной установкой, который живет поблизости и вроде бы как бы держит ритм. Но сегодня — сегодня он им показал. Забил эту сволочь до смерти, и она теперь валяется у дороги ДОХЛАЯ.

Ну ладно, ладно, допустим, это было, пожалуй, не лучшее соло на ударных в истории, Чарли — все-таки, наверное, не Ларс, типа, Ульрих[42], но для него это, блин, крупная победа, и он выжмет из нее все до капли, до последней капельки, и шмаль у друга Харрисонова брата КРУТЕЙШАЯ, и от нее все хорошо, от нее все до того шикарно, что Чарли сделал лишний круг, мимо злобной соседской собаки до поля, а потом назад, и даже без особых дурных предчувствий влетел на дорожку перед домом, где, восславим Господа, не было материной машины. Лучше просто выдумать нельзя. Можно взять коробку мороженого, и пойти к себе наверх, и написать Гретчен, и с ней потрындеть. Или — еще лучше — подумать про Гретчен, не морочась перепиской, поваляться на кровати, пока не отпустило, вообразить, как груди Гретчен трясутся в ритме его убийственного соло, как она сдвигает и раздвигает колени в этой своей джинсовой мини-юбке, в которой пришла в школу позавчера, — ой, нет — еще лучше, — ну ее совсем, эту Гретчен, слишком много мороки, лучше сразу залезть в интернет — на старт, внимание, марш! Вот это да — вот это приятный вечер.