Книга Лучшие истории любви XX века - Елена Прокофьева

…Хотя официально Анна Андреевна уже не была женой Николая Степановича – для всех его настоящей женой все-таки оставалась она, потому что они были связаны больше, чем супружеством – поэзией. И для нее гибель Гумилева в самом расцвете его таланта была двойной трагедией: она потеряла не только некогда любимого и близкого человека, она потеряла не только отца своего ребенка – она потеряла еще и великого поэта, перед которым преклонялась.

Ирина Владимировна Одоевцева вспоминала: «Панихида по Гумилеву в часовне на Невском. О панихиде нигде не объявляли. И все-таки часовня переполнена.

Женщин гораздо больше, чем мужчин. Хорошенькая заплаканная Аня беспомощно всхлипывает, прижимая платок к губам, и не переставая шепчет: «Коля, Коля, Коля, Коля. Ах, Коля!» Ее поддерживают под руки, ее окружают. Ахматова стоит у стены. Одна. Молча. Но мне кажется, что вдова Гумилева не эта хорошенькая, всхлипывающая, закутанная во вдовий креп девочка, а она – Ахматова…»

В том же ужасном для Ахматовой 1921 году, тогда же в августе, когда расстреляли Гумилева, в Греции покончил с собой брат Анны, Андрей Горенко. Все, кого она знала и любила, умирали или уезжали. Вокруг нее образовывалась пустота, которую Анна заполняла горестными стихами, потом ставшими сборником «Подорожник».

После этого сборника у нее пятнадцать лет не выходило никаких книг… Только отдельные подборки в журналах. Новая власть не жаловала «дворянскую поэтессу» Анну Ахматову.

В 1925 году на ее творчество был в первый раз наложен официальный запрет. Потрясение из-за этого вызвало обострение туберкулеза. Анна лежала в санатории в Царском Селе, и там ее навещал один из последних оставшихся у нее друзей: искусствовед и историк Николай Николаевич Пунин. И целый год после санатория он поддерживал Анну, опекал, кормил. Уверившись в том, что Пунин – единственная ее опора в жизни, Анна переехала к нему в Фонтанный дом при Шереметьевском дворце.

«Наша любовь всегда была мучительна, для меня по крайней мере, – темная сладость и сладкая гибель, – так всегда я ее и звал», – записал в дневнике Николай Пунин.

Но и здесь нормальной семьи не сложилось, да и не могло сложиться: Пунин был женат, его супруга Анна Аренс и дочь Ирина жили в той же квартире. У Анны Андреевны и Николая Николаевича была отдельная комната – но обедали вместе. Когда Анна Аренс уходила на службу, Анна Ахматова присматривала за ее дочкой… Они были дружны: по воспоминаниям Виктора Ардова, «они ее называли, и Аня и Ирина, называли Анну Андреевну – Акума; это шуточное название означает в японском языке «ведьма, колдунья», они считали, что она… да она в какой-то мере и была такой». Конечно, это японское «колдунья» Ахматовой льстило. Но все же ненормальность такой совместной жизни она чувствовала очень остро. К тому же быт был крайне скудный, на грани бедности. Анна несколько раз порывалась уйти от Пунина, но он ее удерживал, угрожал самоубийством. Она возвращалась. Да, собственно, идти-то ей было особо некуда: своего дома у нее не было.

Поскольку печатать стихи было невозможно, Анна занялась изучением истории Петербурга и биографии Александра Сергеевича Пушкина. Помогала Пунину в его научных исследованиях. Летом 1928 года к ней переехал сын, шестнадцатилетний Лев Гумилев. После приговора, вынесенного отцу, его исключили из школы. Но чтобы поступать в институт, нужны были десять классов. Николай Николаевич Пунин с трудом устроил Льва учиться в школу, где директором был его брат – Александр Николаевич Пунин. Окончив школу, Лев поступил в Ленинградский университет на исторический факультет.

А колесо судьбы катилось во мрак…

В 1934 году арестовали Осипа Мандельштама: в момент ареста Ахматова была у него в гостях. Через год, во время повальных арестов после убийства Кирова, забрали Николая Пунина и Льва Гумилева. Анна поехала в Москву, написала Сталину. Как ни странно, то ее первое письмо с прошением достигло адресата – Пунина и Гумилева отпустили. Но отношения между Анной и Пуниным стали стремительно ухудшаться. Николай Николаевич мучил Анну Андреевну, демонстрировал ей свою неверность, жаловался, что ему с ней скучно, но при этом истерикой реагировал на любое предложение расстаться. Да и как расстаться, когда ей с сыном уйти-то некуда?

От постоянного нервного напряжения Ахматова была близка к помешательству, ее преследовал призрак Прасковьи Жемчуговой, крепостной возлюбленной графа Шереметьева, на которой он женился и для которой построил этот дворец, а она умерла после родов еще во время строительства. Анне казалось, что Параша все еще ходит по дворцу, что ее бледное лицо отражается в темных окнах и что ночами в доме пахнет ладаном, как во время отпевания. Она написала тогда:

Что бормочешь ты, полночь наша?

Все равно умерла Параша,

Молодая хозяйка дворца,

Не достроена галерея —

Эта свадебная затея,

Где опять под подсказку Борея

Это все я для вас пишу.

Тянет ладаном из всех окон,

Срезан самый любимый локон,

И темнеет овал лица.

В марте 1938 года Льва Гумилева снова арестовали. Он просидел семнадцать месяцев, его приговорили к расстрелу. Но сменилась власть, и его судьи сами были репрессированы, так что расстрел заменили на ссылку. Но сколько страшных очередей отстояла под стенами «Крестов» Анна Андреевна. Потом она вспоминала:

«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): – А это вы можете описать? – И я сказала: – Могу. – Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».

Анна Андреевна начала сочинять поэму о том ужасе, в котором она жила, – свой бессмертный «Реквием», который даже боялась записать: хранила только в памяти. Доверила нескольким ближайшим друзьям – и они тоже учили на память. Арестовать могли любого и в любой момент, а такие стихи, найденные при обыске, означали самый суровый приговор…

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском качался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

В ноябре этого же года Анна Андреевна окончательно разорвала отношения с Пуниным. Однако «уход от него» ознаменовался лишь переездом в другую комнату той же огромной квартиры. Жила она крайне бедно, все деньги уходили на передачи сыну.

Поддерживали ее в этот период друзья. Вернее – в основном подруги.

Единственным мужчиной, который в ту пору был подле Ахматовой, оказался Владимир Георгиевич Гаршин, врач-патологоанатом, который заботился о ней, особенно о ее здоровье, которым Анна Андреевна, по мнению Гаршина, преступно пренебрегала. Он был тихий, приятный, очень интеллигентный человек, и Ахматова, стосковавшаяся по мужской опеке, почувствовала к нему нечто похожее на любовь… Во всяком случае, дружба между ними была очень тесная и теплая. Но Гаршин был женат на тяжело больной женщине, которую к тому же уважал как спутницу жизни: о разводе не могло быть и речи.