Книга Проклятие Лермонтова - Лин фон Паль

А то, что наблюдали все 13 июля, было инсценировкой, чтобы потом проще было объяснить, почему стрелялись Николай Соломонович и Михаил Юрьевич. Собственно, оправдание дуэли все они стали строить 13 июля – и секунданты, и дуэлянты. И специально назначили днем ссоры 13 июля, а не 29 июня – иначе непонятно, почему за две недели не удалось противников помирить! На самом-то деле пробовали мирить: разъединили их, но Лермонтов наезжал в Пятигорск и после 29 июня, и ничего было не сделать! Он словно лез на рожон! А за неделю до дуэли встретил на бульваре Гвоздева, товарища по юнкерской школе. «Ночь была тихая и теплая, – передавал слова Гвоздева Меринский. – Они пошли ходить. Лермонтов был в странном расположении духа: то грустен, то вдруг становился он желчным и с сарказмом отзывался о жизни и обо всем его окружавшем. Между прочим, в разговоре он сказал: „Чувствую – мне очень мало осталось жить“». Меринский и через десяток лет был уверен, что у Лермонтова было нехорошее предчувствие. А скорее всего в тот день, 8 июля, был назначен поединок. И соперников растащили подальше друг от друга, чтобы не стрелялись хотя бы раньше назначенного часа. 13 июля на публику была разыграна сцена ссоры.

Можно дать ее хоть по Эмилии, хоть по князю Васильчикову – все видели то, что им хотели показать.

Эмилия: «Лермонтов жил больше в Железноводске, но часто приезжал в Пятигорск. По воскресеньям бывали собрания в ресторации, и вот именно 13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин, и порешили не ехать в собрание, а провести вечер дома, находя это и приятнее, и веселее. Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что в этот вечер он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: „M-lle Emilie, je vous en prie, un tour de valse seulement, pour la dernière fois de ma vie“ (Мадемуазель Эмилия, прошу Вас на один только тур вальса, последний раз в моей жизни. – Фр.). – „Ну уж так и быть, в последний раз, пойдемте“. Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык à qui mieux (наперебой. – Фр.). Несмотря на мои предостережения, удержать их было трудно. Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его „montagnard au grand poignard“ (горец с большим кинжалом. – Фр.). (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал.) Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: „Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах“, – и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание: „Язык мой – враг мой“, – Михаил Юрьевич отвечал спокойно: „Ce n’est rien; demain nous serons bons amis“ (Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями. – Фр.). Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора. На другой день Лермонтов и Столыпин должны были ехать в Железноводск. После уж рассказывали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: „Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?“ Мартынов ответил решительно „да“, и тут же назначили день. Все старания товарищей к их примирению оказались напрасными. Действительно, Лермонтов надоедал Мартынову своими насмешками; у него был альбом, где Мартынов изображен был во всех видах и позах».

Не правда ли, все разыграно как по нотам? Мартынов занимает позу у ног девицы Надин, Мишель с Львом Пушкиным веселят насмешками над Мартыновым Розу Кавказа, Трубецкой вдруг перестает играть, и голос Лермонтова раздается в абсолютной тишине. Есть над чем задуматься. О Мартынове все знают, насколько он не любит насмешек. О Лермонтове – насколько он любит острить. Настоящая причина дуэли замкнута на ключ и проглочена вместе с ключом.

И – еще этот фантастический бал в гроте, который устраивает их молодая компания: «В начале июля Лермонтов и компания устроили пикник для своих знакомых дам в гроте Дианы, против Николаевских ванн. Грот внутри премило был убран шалями и персидскими шелковыми материями, в виде персидской палатки, пол устлан коврами, а площадку и весь бульвар осветили разноцветными фонарями. Дамскую уборную устроили из зелени и цветов; украшенная дубовыми листьями и цветами люстра освещала грот, придавая окружающему волшебно-фантастический характер. Танцевали по песку, не боясь испортить ботинки, и разошлись по домам лишь с восходом солнца в сопровождении музыки. И странное дело! Никому это не мешало, и больные даже не жаловались на беспокойство».

Это было как раз 8 июля, когда Лермонтов сказал Гвоздеву, что он скоро умрет. Кто режиссер? Что режиссировал? Прощальный бал? Для кого? Бал, между прочим, в пику запланированному для пятигорского общества князем Голицыным и назначенному на 15 июля. Режиссер назначил на то же 15 июля другой бал. Смертельный. И природа подыграла балу, на котором солировали Мартынов и Лермонтов. А все в это время собирались посмотреть на голицынский бал – хотя бы издалека, с горки…

«Пятнадцатого июля пришли к нам утром кн. Васильчиков и еще кто-то, не помню, – рассказывает Эмилия, – в самом пасмурном виде; даже maman заметила и, не подозревая ничего, допрашивала их, отчего они в таком дурном настроении, как никогда она их не видала. Они тотчас замяли этот разговор вопросом о предстоящем князя Голицына бале, а так как никто из них приглашен не был, то просили нас прийти на горку смотреть фейерверк и позволить им явиться туда инкогнито. Жаль было, что лучших танцоров и самых интересных кавалеров не будет на балу, где предполагалось так много удовольствий. Собираться в сад должны были в шесть часов; но вот с четырех начинает накрапывать мелкий дождь; надеясь, что он пройдет, мы принарядились, а дождь все сильнее да сильнее и разразился ливнем с сильнейшей грозой: удары грома повторялись один за одним, а раскаты в горах не умолкали. Приходит Дмитревский и, видя нас в вечерних туалетах, предлагает позвать этих господ всех сюда и устроить свой бал; не успел он докончить, как вбегает в залу полковник Зельмиц (он жил в одном доме с Мартыновым и Глебовым) с растрепанными длинными седыми волосами, с испуганным лицом, размахивает руками и кричит: „Один наповал, другой под арестом!“ Мы бросились к нему – что такое, кто наповал, где? „Лермонтов убит!“ Такое известие и столь внезапное до того поразило матушку, что с ней сделалась истерика; едва могли ее успокоить. От Дмитревского узнали мы подробнее, что случилось».

Дуэль состоялась.

Следственное дело: Васильчиков и Глебов

Как происходила дуэль, можно было только догадываться. Участвовавшие в ней скрыли все, что только смогли, – имена, условия поединка, кто чьим был секундантом, скрыть не смогли лишь мертвого тела – тела Лермонтова. Мартынов сразу после дуэли поехал сдаваться коменданту Пятигорска полковнику Ильяшенкову. Васильчикова и Глебова, назвавшихся секундантами, арестовали позже. И всех, естественно, стали допрашивать. Сохранились не только протоколы допроса, но и, так сказать, черновики ответов и записки, которыми обменивались арестанты во время следствия.