Книга Ковыль (сборник) - Иван Комлев

А-а, шиковать так шиковать! Он протянул Дарье пятнадцать рублей. Она деньги взяла будто нехотя, показывая, что они ей не шибко нужны, но в магазин собралась скоренько.

Ушла, а Егор Кузьмич с Фомичом сели у стола и сразу почувствовали себя неловко. Фомич попытался толковать о том, как надо культурно встречать гостей:

– Ежли народ городской, значит, ему со стаканов не личит её, это… пить. Стопку предоставь али рюмку…

Фомич сбился с мысли и оглядел кухню, избегая смотреть на приятеля.

– Гм, – молвил Егор Кузьмич, очень уж сухой получался разговор, и полез в шкаф.

Когда Дарья вернулась с покупками, беседа у мужиков шла гладко – Фомич говорил, а Сбруев слушал; поскольку городские гости были ещё далеко, то пили, не заботясь о культуре, как умели: наливали в стаканы по ободок, закусывали неразрезанными солёными огурцами, хлебом и салом.

Кирилловна вслед за Дарьей зашла «по-суседски». Старух пригласили за стол, те жеманиться не стали, присели, выпили. Дарья подобрела, засуетилась, сгоношила яичницу, капусты из подполья достала, луку нарезала, то и другое подсолнечным маслом сдобрила, а под конец хлопот чистую тарелку на стол поставила, из кульков пряников в неё отложила и конфет двух сортов – карамелек и шоколадных, к чаю. Но до чая не добрались.

Сперва Татьяна появилась.

– Вот ты где, – сказала матери, – а я думаю: куда на ночь глядя уметелила?

– Садись с нами, – пригласила Дарья, – не ужинала ещё.

– Перекусила, так это ещё в шестом часу. Сяду.

В этот момент в дверь постучали и на пороге немедленно появился Зотов, а за ним – Воробьёв!

Федька подкараулил печника по дороге и увязался следом:

– Мне с Егором Кузьмичом потолковать надо!

Поздоровались. Зотов виновато смотрел на хозяина, руками развёл: я, дескать, ни при чём, он сам такой.

Появление Федьки напугало Татьяну: она впервые так близко увидела вора и разбойника; его наглый и жёсткий взгляд, несмотря на старания быть вежливым и любезным, ознобил девушку с головы до пят. На остальных Федька впечатления не произвёл, все, кроме Дарьи, знали покойного Гаврилу Воробьёва и хорошо помнили ласкового кудрявого сына его.

Табуреток на кухне уже на всех гостей не хватало, Сбруев принёс из горницы стул Зотову, Федьке уступил своё место, сам пересел на топчан. Но тут же встал и прошёл к шкафу. В бутылке водки осталось на донышке – нечего делить, Егор Кузьмич достал и распечатал новую, разлил её, выплеснул в свой стакан остатки из первой, посмотрел на Зотова: давай говори.

– За хозяина, за удачу, – важно произнёс Зотов, – такое дело!

– Егор Кузьмич молодец! – присоединился к тосту Фомич и выпил. Выдохнул, одобрил: – Нашенская.

По части выпивки Фомич был знатоком, на вкус мог определить, какого завода продукцию употребил.

– Добрая, – не отстал Зотов, тоже неплохой специалист по этой части. – У нас она мягкая на питие, однако ж и забористая, а вот у калачинцев какая-то шершавая. Вот я помню…

Припомнил Зотов, как начинали строить спиртзавод в сорок первом, чтобы гнать спирт для фронта. Теперь войны нет, и завод выпускал товар для всего трудового народа.

Татьяна свою долю даже не пригубила.

– Ты чего? – подивился Андрей Фомич. – Давай, девка, за хозяина. Давай пей!

– Дак и она молодец, – не утерпела похвалить дочь Кирилловна, – без её билет бы не выиграл: как бы узнали, что такой фарт? Верно, Кузьмич? А водки она у меня сроду не пробовала.

– Да ну-у?!

– Выпей, – пригласил Зотов, – смелее. Вот так.

И продемонстрировал, как надо пить, пустым стаканом.

Татьяна зажмурилась и выцедила половину того, что ей налили, горьким опалило рот и горло, она задохнулась и закашлялась.

– Лафа, – сказал Федька неизвестно к чему и загрёб ложкой со сковороды последний желток глазуньи.

Стук в дверь услышали не сразу, потом разноголосицей:

– Кто там?

– Давай!

– Заходи!

Вошёл Валеев. Круглое лицо его, утяжелённое двойным подбородком, выглядело добродушным, взгляд – безмятежным.

– Топал мимо и завернул на огонёк, – пояснил он, отдуваясь после ходьбы.

Июльский день хоть и пошёл на убыль, но светло было до одиннадцати часов, никто, разумеется, огней вечером не зажигал, и все присутствующие понимали, что топал бывший майор милиции прямиком сюда. Зотов немедленно уступил ему табурет:

– Садись, Ёсиф Николаевич.

– Сиди, сиди, – Валеев предупредительно выставил ладонь перед собой. – Я хотел только попроведовать Егора Кузьмича, давненько не видал.

Но сел на освободившееся место, сделал вид, что не замечает Федьку. Тот, набычив лохматую голову, полуотвернулся от нежданного соседа. Минуту спустя Федька поднялся:

– Я пойду, дядя Егор, некогда мне. Потолкуем как-нибудь в другой раз.

– Заходи, – ответил Сбруев.

Новая бутылка пошла по кругу, под горячее, Дарья сварила щи со свежей капустой.

– Слышал, слышал, Егор Кузьмич, про твою удачу, – Валеев быстро взопрел, достал носовой платок, вытер губы и подбородок, промокнул испарину на лбу, – выиграл – пользуйся.

Несмотря на то, что Валеев уже шестой год был на пенсии, он по-прежнему считал себя полномочным представителем власти, блюстителем закона, чьё веское слово надлежало слушать, запоминать и исполнять. Слушали, соглашались, поддакивали.

Сбруеву приятны речи Иосифа Николаевича: раз говорит майор: «Пользуйся», значит, можно быть спокойным, что никто на утерянный билет своих прав не предъявит. Приятно захмелевшему Егору Кузьмичу и то, что гроза всех мужиков, шпионов и дезертиров – в прошлом – ныне к простому бондарю и кочегару в гости пришёл, не с обыском, не раскулачивать, а за столом посидеть, поговорить, выпить. Всякому хочется на дармовщинку выпить – и Федьке-вору, и Зотову, печнику, которого, кстати, Валеев когда-то продержал в капэзэ два месяца неизвестно за что. Сам Зотов не вспоминает никогда того ареста, он не в обиде, давным-давно было, да и не засудили же его, выпустили. Какая может быть обида? И блюстителя Валеева приманила удача Егора Кузьмича. Вот где сила – бьётся хмельная гордость в голове – деньги! Сама власть к ним на поклон идёт!

– Тебе, Кузьмич, – наставлял между тем Валеев, – теперь надо бросать кочегарку. В твои ли годы тачку с углём катать и у печки жариться?

– Правильно! – вскричал Андрей Фомич. – Наша работа чижолая, и я тебя люблю за то, что ты нас уважаешь!

– Только без телячьих нежностей, – выставил локоть Валеев, – я этого терпеть не могу!

Татьяна, хоть и выпила немного, опьянела быстро, с непривычки, и хихикала на каждое услышанное слово.