Книга Монсегюр и загадка катаров - Жан Маркаль

Интерес к катарам не угасает вот уже более сотни лет. Кем на самом деле были эти таинственные совершенные, какими «тайнами» они владели? Большинству из нас кажется, что катары стремились передать грядущим поколениям некое послание, которое пробудило в нас страсть к поиску. Тайну катаров пытаются постичь как историки, археологи и философы, так и серьезные оккультные общества и пророки-ясновидцы. Тот факт, что катары подвергались гонениям, делает их симпатичными нам уже при первом знакомстве, еще до того, как мы узнаем об основных постулатах их учения. XX век, стремительно идущий к концу, еще не научил нас быть терпимыми друг к другу, но, по крайней мере, сумел доказать нам, что множество мнений, существующих в этом мире, имеет право на равное сосуществование, поэтому любую форму репрессии в области верований мы уже воспринимаем как посягательство на человеческое достоинство.

Однако не будем забывать и о другой стороне медали. Начиная с эпохи Просвещения хор голосов в защиту Разума и свободного Духа, во все времена притесняемых Церковью, не перестает шириться и крепнуть. Разумеется, первыми в списке разоблачений, предъявляемом духовенству, оказываются катары: не особо вникая в суть альбигойской драмы, люди спешат воздвигнуть памятник мученикам катарской веры, в то время как симпатия (которую человечество издревле испытывало ко всем гонимым и угнетенным) перерастает в истовое восхищение. Однако не стоит обольщаться: какими бы «совершенными» и «чистыми» ни казались нам катары, они, тем не менее, не хуже и не лучше своих современников. Разумеется, среди них были натуры исключительные: умные, благочестивые, милосердные к ближнему своему мужчины и женщины. Но, присмотревшись к общей массе катаров хорошенько, мы увидим в ней и глупцов, и спекулянтов, и лицемеров. Катары обвиняли Римско-католическую церковь в низости и бесчестии, разоблачали лицемерие и безнравственность священников: без сомнения, у них были на то причины. Но и сами инквизиторы частенько обвиняли катаров в таких грехах, о которых мы предпочтем умолчать. Скажем лишь одно: грехи были у всех — и у катаров, и у их идейных противников.

Не стоит забывать и то, что общество, выстроенное по распространенной в XII–XIII веках модели «монархический режим плюс церковные органы власти», не могло мириться с существованием иной социальной ячейки — катаров, не вписывающихся в предложенную структуру. По той же самой причине, завоевав Галлию, римляне не рискнули оставить кельтам их привычный социальный уклад, поскольку кельтская модель могла уничтожить их собственные общественные институты. Отказ и уход от мира, проповедуемые катарами, представляли угрозу для христианского общества: подобные действия могли пошатнуть, а то и вовсе расшатать сложившиеся социальные устои. Поэтому ответные меры Церкви и государства, пустивших в ход все, чтобы уничтожить «ересь» (на самом деле бывшую всего лишь иной концепцией жизни), можно считать закономерными и в какой-то мере естественными. Читатель, должно быть, заметит, что утверждать подобное было бы по меньшей мере оскорбительно. Действительно, с точки зрения человека, живущего в XX веке, инквизиция — это чудовищное изобретение, однако в контексте XIII века ее вполне можно оправдать.

Можем ли мы вновь оказаться «потенциальными клиентами» инквизиции, всегда готовой подкинуть хворосту на тлеющие угли (что может вернуть Церкви ее былое сияние, если не пламя костров)? Не окажемся ли мы сами во власти какой бы то ни было религии, гласящей, что лишь в ее учении хранится непреложная Истина? Это маловероятно. На самом деле, ересь пленяет и опьяняет нас — все мы в какой-то мере ощущаем себя великими еретиками. Мы всем сердцем сочувствуем жертвам, погибшим на кострах инквизиции, но на самом деле это крокодиловы слезы: те далекие во времени мученики волнуют нас лишь потому, что в них мы видим самих себя, наше неосознанное потаенное стремление погрузиться в глубины неизведанного, чтобы найти в них нечто новое, как говорил Бодлер, не преминувший уточнить свою мысль: «Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль Сирена? Не все ль равно…» Близится к концу беспокойный век, а вместе с ним заканчивается тысячелетие, вселяя во многие сердца тревогу и неосознанную веру в тысячелетнее царство Христа. Страх человеческого существа, оказавшегося лицом к лицу с непостижимым бытием, поселился в нас с того момента, как физики пришли к выводу о непознаваемости материи. На наших глазах произошло крушение традиционной системы ценностей, казавшейся нам вечной… Все это неизбежно склоняет людей на сторону всевозможных ересей. Обнаружив, что нам чего-то недостает, не найдя ответа или утешения ни в религии, ни в мире, мы всеми силами пытаемся отыскать это недостающее звено, понять причину пустоты, образовавшейся в нас, и поскорее ее заполнить. Поэтому, когда в веренице эпох мы вдруг замечаем группу, общину, сообщество людей, исключенных из социума лишь за то, что они избрали иной путь, мы бросаемся к ним за помощью: нам кажется, что лишь этим людям было доступно иное знание, презираемое другими и затерявшееся вследствие этого в глубине веков.

Каждая эпоха обращается к своему прошлому, освежая в памяти события минувших дней и переосмысливая ушедшие традиции: в этом суть человеческого прогресса. Прошлое многогранно, и это заставляет нас относиться с пристальным вниманием ко всему, что когда-либо было устранено в угоду официальной власти или религии. Катары, ушедшие с арены истории именно по этой причине, окутаны туманом таинственности: известно, что совершенные владели неким загадочным секретом, что лишь подстегивает любопытство исследователей. Утерянные секреты воспламеняют людское воображение, ибо каждый человек по сути своей либо охотник за сокровищами, либо рыцарь, отправившийся на поиски Грааля.

Нет ничего удивительного в том, что неустанный интерес, проявляемый современниками к феномену катаров, сопровождается горячим любопытством ко всему, что связано с тайной Святого Грааля. Интерес к Граалю не ослабевает с тех пор, как мир был околдован гением Вагнера, создавшего удивительный мелодический ряд (порой неотвязно звучащий в нашем мозгу) для заключительной сцены «Парсифаля». Главный герой этой феерии (в нашем понимании совершенный, чистый) чуть было не сбивается с пути истинного, попав в волшебные сады Клингзора, царство цветочных дев, чей пленительный аромат слишком силен, чтобы учуять опасный запах серы… Однако, несмотря на все препятствия, Парсифаль все же становится королем Грааля. Опера Вагнера покорила умы многих людей — поэтому я прекрасно понимаю тех, кто ищет Грааль в Монсегюре, пытаясь найти тот извилистый путь, что приведет их в незримый замок, видимой оболочкой которого является крепость катаров. Подобное видение проблемы соответствует дуалистическому учению совершенных: существует Иисус земной, «видимый», бывший супругом или сожителем Марии Магдалины, — но есть и Христос небесный, «невидимый», «чистейший из чистых». Вполне возможно, что Иисус небесный был прообразом сияющего ангела, чей свет, исходящий из Грааля, узрел Парсифаль (Персеваль). Однако во время своего пребывания в Монсальваже (Корбенике), увидев таинственный кортеж с истекающим копьем, серебряным подносом и «кубком» в руках прекрасной девы, Персеваль не задал вопроса, который должен был прозвучать из его уст. С позиции катарского мировоззрения Персеваль являет собой тот тип человека, который дремлет в дьявольской ловушке материи и не ведает о своей ангельской сущности. Лишь помощь другого ангела, женщины, может пробудить его и открыть ему то, что он попал в западню. В легенде о Граале этому ангелу даются разные имена: в уэльском варианте это не только многоликая Императрица, но и уродливая девица на муле, в то время как в изложении Вольфрама фон Эшенбаха это будет Кундри. Но Персеваль не догадывается, что его ангелом-спасителем будет и Мелисанда.