Книга Агония Российской Империи. Воспоминания офицера британской разведки - Робин Брюс Локкарт

Прием, оказанный мне прессой, вполне удовлетворителен. Я завязал знакомства с представителями лейбористского движения. Во всех социалистических газетах я поместил призыв к рабочим Англии. Даже буржуазная пресса охотно предоставляет мне свои страницы для того, чтобы я мог объяснить свое положение.

С первым же курьером напишу более подробно. До сих пор не получил вашего ответа на мою телеграмму № 1 от 4 января н. с.[18] Поэтому я очень прошу вас подтвердить получение всех телеграмм и нумеровать ваши телеграммы.

Надеюсь, шифры будут мне переданы курьером. Привет Ленину и всем друзьям. Крепко жму руку.

Ваш (подпись) М. Литвинов.

P.S. Ротштейн просит передать Вам привет. Лондон, 11 января (н. с.) 1918».

Завтрак кончился забавным инцидентом. Когда мы заказывали сладкое, Литвинов увидел на меню магические слова «пудинг дипломат». Идея понравилась ему. Новый дипломат будет есть дипломатический пудинг. Официант Лайонса взял заказ и через минуту вернулся сказать, что пудинга больше не осталось. Литвинов пожал плечами и улыбнулся.

— Меня не признают даже у Лайонса, — сказал он.

Мои последние дни в Лондоне были заняты не одними только встречами с Литвиновым и Ротштейном. Необходимо было набрать персонал для миссии. Мне предоставили почти полную свободу выбора. В качестве основного помощника я хотел взять Рекса Липера, так как его знание большевизма было бы для меня неоценимым. Однако накануне отъезда он решил остаться в Англии; он решил, что принесет больше пользы, поддерживая сношения с Литвиновым и интерпретируя своеобразную психологию большевиков мандаринам в Уайтхолле. Последующие события показали, насколько мудрым было его поведение. Хотя в то время я пожалел о принятом им решении, впоследствии я был благодарен ему за то, что он находился в Англии, когда я сунул голову в петлю в Москве. Я заменил Липера капитаном Хиксом, который только что вернулся из России, где он принес много пользы в качестве эксперта по ядовитым газам. Человек исключительно обаятельный, он был популярен в России и понимал русских. Он был кроме того первоклассным лингвистом; прекрасно знал немецкий язык и владел русским. Его взгляды на сложившееся положение совпадали с моими. Впоследствии я никогда не жалел о моем выборе. Хикс оказался исключительно лояльным коллегой и преданным другом. В качестве эксперта по торговым делам я взял Эдварда Берза (Birse), московского коммерсанта, говорившего по-русски с колыбели. Штат моей миссии дополнял Эдвард Филеи, блестящий молодой чиновник Министерства труда, ныне заметная фигура в Международном бюро труда в Женеве. Когда я брал шифры, мне посоветовали взять надежного денщика. Для этого нужно было заручиться письмом от военного сове та и переговорить с генерал-адъютантом Макрэди. Этот разговор ободрил меня. У генерала Макрэди были свои взгляды на Россию, которые он и изложил мне в виде серии выкриков, стоя перед камином в своем кабинете в военном министерстве. Брать с собой в Россию денщика! Какой смысл возить солдат в Россию? Читали ли когда-нибудь ребята из Министерства иностранных дел историю? Неужели они не понимают, что если десятимиллионная армия развалилась, ее не восстановить в течение целого поколения? Военная пропаганда в России — это бесцельная трата денег и энергии.

Взгляды генерала были совершенно правильными. Если бы Уайтхолл придерживался их в 1918 году, можно было бы избежать излишнего кровопролития и миллионных затрат. Я был согласен с генералом и пытался втолковать ему это. Я объяснил ему, что моя миссия была дипломатическая, а не военная, и что моей целью было завязать сношения с людьми, которые в данный момент вели переговоры о сепаратном мире с Германией. Я получил денщика — высоченного ирландского гвардейца. Он явился на вокзал пьяный. По дороге в Эдинбург он протрезвился, снова напился на следующее утро, предложил за полкроны состязаться со мной в боксе на Прейнсес-стрит и отстал от нас по дороге в Квинсберри. Больше мы его не встречали.

Перед отъездом мне пришлось вести переговоры с целым рядом важных чиновников Министерства иностранных дел; среди них были лорд Хардинг, Эрик Друммонд, Джордж Клерк, Дон Грегори, Джордж Бьюкенен, Ронни Кэмпбелл и лорд Роберт Сесиль. Последний все еще был настроен скептически и не мог отделаться от уверенности, что Троцкий был переодетый немец. Более спокойно обстояло дело с прессой. Моя миссия до известной степени держалась в тайне. Кое-что, однако, просочилось в прессу: помещались заметки, насмешливые или похвальные, в зависимости от взглядов данной газеты, о молодом человеке из Москвы. Одна вечерняя газета объявила, что я был назначен послом в Россию, что в качестве возможных кандидатов назывались м-р Артур Гендерсон и я, и что мое знакомство с Россией решило выбор в мою пользу.

Почти ежедневно я виделся с лордом Мильнером. За пять дней до отъезда мы с ним вдвоем обедали у Брукса. Он был в одном из своих самых блестящих настроений. С чарующей откровенностью он говорил со мной о войне о будущем Англии, о своей карьере и о возможностях молодежи. Он с горечью отозвался о Министерстве иностранных дел, назвал м-ра Бальфура безобидным старичком и резко критиковал других важных лиц из министерства, которые еще живы в настоящее время. Перед смертью он хотел бы провести шесть месяцев в Министерстве иностранных дел. Он вымел бы их всех оттуда метлой или лучше подверг бы министерство обстрелу, а потом назначил бы лорда Роберта Сесиля министром, а сэра Эйра Кроу — товарищем министра.

На войну он смотрел пессимистически. Давая мне окончательные инструкции, он подчеркнул серьезность моего положения. Если не удастся быстро ликвидировать угрозу подводных лодок, необходимо будет как можно скорей принять решение. Он не исключал возможности переговоров о заключении мира. Что касается России, положение стало настолько серьезным, что результаты моей миссии особенного значения иметь уже не могли. Моей главной задачей было нанести максимум вреда Германии, вставлять палки в колеса при переговорах о сепаратном мире и всеми силами укреплять сопротивление большевиков в отношении германских требований. Все сведения о значении и о силе большевистского движения, которые я смогу собрать, представят исключительную ценность. О всех затруднениях я должен телеграфировать ему лично.

Мне трудно писать о лорде Мильнере иначе, как с глубоким восхищением. Он никогда не блистал на рыночной площади политической жизни. В нем не было лживости политического деятеля. Разумеется, он не был оратором, как например м-р Ллойд Джордж. Но в совете министров, члены которого были в большинстве случаев полными невеждами во всем, что не касалось Англии, его широкие познания, его способность к настоящей работе, его глубокое понимание тонкостей административной работы делали его незаменимым. Он был незаменимым сотрудником Ллойд Джорджа, так как на него можно было положиться в том, что он прочтет все бумаги, проработает любой план и выскажет объективное и беспристрастное мнение по любому поставленному перед ним вопросу. Благородный образ мыслей, исключительное личное обаяние, возвышенный идеализм, полное отсутствие личного честолюбия и глубокий патриотизм делали его идеальным вдохновителем молодежи. С молодежью он чувствовал себя лучше всего. Он любил окружать себя молодежью. Он верил, что нужно давать молодым работникам возможность проявить себя. До конца своей жизни этот человек, такой мягкий и чуткий в обращении и такой непреклонный в достижении своих целей, сохранял глубокий интерес к будущему Англии. Он был очень далек от того шовиниста и реакционера, каким его одно время представляло общественное мнение. Наоборот, многие его взгляды на общество были поразительно передовыми. Он верил в хорошо организованное государство, где личные заслуги и таланты имеют большее значение, чем титулы или богатство. Он не чувствовал никакого уважения к изнеженному аристократу, а тем более к финансисту, который составил себе состояние не производством, а рыночными спекуляциями.