Книга Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Если будет угодно Богу, — прошептал Эсперанс, от проницательности которого не укрылась двусмысленность этого ответа.

— Я был в этом уверен, — продолжал Крильон. — Я знаю толк в ранах, видал их и имел на своем теле в великом множестве. Теперь моя старая кожа не выдержала бы, но в ваши лета человек бессмертен.

Это красноречивое преувеличение не успокоило Эсперанса, но чувство, внушившее его, было так дружелюбно, что заслуживало награды — Эсперанс протянул руку, чтобы сжать руку Крильона.

— Теперь, когда я спокоен насчет вашего положения, — сказал Крильон, садясь возле кровати, — совершенно спокоен, — он сделал ударение на этих словах, — я сообщу вам, что король ждет меня в Сен-Жермене, верно, по какому-нибудь делу. Я оставлю вам Понти на… на столько времени, сколько вам понадобится, чтобы выздороветь окончательно. Понти научится ремеслу сиделки. Я считаю его добрым малым, хотя я не прощаю ему, что он опоздал, я этого никогда ему не прощу.

— Я так скакал, полковник! — вскричал Понти.

— Кориолан — такая лошадь, что вы должны были опередить месье Эсперанса четвертью часа, а вы поехали через полчаса после него. Кориолан!.. Видно, что у дофинцев нет лошадей! Кто учил вас ездить верхом? Какой-нибудь мужик. Когда едешь на такой лошади, как Кориолан, можешь приехать, куда хочешь и когда хочешь. Но оставим это, зло уже сделано. Я говорю, что вы останетесь здесь с месье Эсперансом, которому я вас отдаю, слышите ли вы? Месье Эсперанс — очень знатный барин, с которым я прошу вас обращаться почтительно и с большим вниманием.

— Полковник, — пролепетал Понти со слезами на глазах, — вы меня наказываете, хотя я невиновен, вы меня обижаете…

— Так ли это?

— Вы видите, что я нежно люблю месье Эсперанса, следовательно, к чему же предписывать мне уважение, это чувство не так сильно, как моя дружба.

— Ответ довольно хороший, — сказал Крильон, обернувшись к Эсперансу. — Мальчик, кажется, добрый. Только чтобы эта дружба была под дисциплиной! Я полагаю, вы и ко мне имеете дружбу, Понти?

— Конечно, полковник.

— Это, однако, не помешает вам слепо повиноваться мне?

— Напротив.

— Вот мы теперь понимаем друг друга. Вы будете служить месье Эсперансу так, как служили бы мне.

Понти почтительно поклонился.

— Какой же будет приказ? — спросил он с комической серьезностью, разгладившей лоб Эсперанса и заставившей улыбнуться Крильона.

— Постоянное пребывание в этой комнате. Безукоризненное поведение в монастыре. Повиновение приказаниям приора, который, как говорят, человек с большим умом и добрым сердцем.

Понти снова поклонился.

— Это все?

— А!.. По одной бутылке вина в день!

Гвардеец покраснел.

— Наконец, — продолжал Крильон, подходя к Понти, — ни слова о короле, о военных или религиозных делах. Мы находимся на нейтральной территории, и неприлично раненому, перевязанному своим врагом, мучить своего хозяина.

— А мы разве у врагов? — слабым голосом спросил Эсперанс.

— Это никогда неизвестно, если находишься у католических монахов, — сказал Крильон. — Только не надо забывать глядеть на фасад дома. Там виден крест, не правда ли?

— Да, — отвечал Понти.

— Это значит, что мы находимся в доме Господнем. Мир и доброжелательство — вот вам приказ.

Крильон взял прекрасную руку Эсперанса, нежно пожал ее и сказал твердым голосом:

— Теперь я стану думать, как отмстить за вас, преступление стоит того.

— Отмстить за меня…

— Как вы удивляетесь! Девушка, что ли, вы? А как же! Разбойник поджидает вас у стены, ранит вас ножом… убивает, потому что вы бы умерли, если бы вас не унесли, и вы не хотите, чтобы я называл это преступлением?

— Я думаю, что это дело касается меня, и когда я выздоровею…

— Вы сведете меня с ума! Но я не хочу говорить так громко. Дело касается вас! Это что значит?

— Что я заплачу ударом шпаги за удар ножа.

— Если бы я это знал, я, пожалуй, оставил бы вас валяться, как паршивую лошадь. Это что за понятия? Шпагу вместо ножа? Вам драться с убийцей? Я вам это запрещаю!

— Надо рассмотреть все обстоятельства. Этот ла Раме, может быть, был вызван…

— Вызван молодым человеком, который ехал глазеть на балкон? Вызван! Но зачем же тогда прятаться за стеной?

— Я повторяю, что подробности, может быть, были не таковы.

Крильон с живостью обернулся к Понти.

— Ты, стало быть, мне солгал?

— Я этого не говорю, — прибавил Эсперанс.

— Да, да! Подробности верны, — вскричал Понти с ожесточением, — это убийство! Со всякими страшными обстоятельствами, от которых волосы станут дыбом на голове христианина.

Побежденный Эсперанс молчал.

— Ты согласен со мной. Это хорошо. Я поеду в Сен-Жермен. Я расскажу королю обо всем. Король любит истории. Это его заинтересует. Я постараюсь рассказать ее подробно.

— По крайней мере окажите мне одну милость, — сказал Эсперанс умоляющим голосом.

— Я знаю, что вы хотите сказать. Вы будете просить пощады этим негодяйкам.

— Не называйте имен!

— Злодейкам, которые есть первая причина всего зла, которые, может быть, сами не чужды этому преступлению!

— Преступлению!.. Очень хорошо, — сказал Понти, потирая руки.

— Засада! Я утверждаю, что это была засада! — продолжал Крильон, все больше раздражаясь.

— Да, засада!.. — сказал обрадованный Понти.

— И вы просите, чтобы щадили подобных тварей после того, что я рассказал вам про них!

— Сделайте милость, — сказал Эсперанс, — прошу вас: не заводите мое мщение дальше, чем хочу я сам.

— Почему же и нет? Каждый день слабое сердце прощает, но правосудие не простит.

— Правосудие, прекрасно! — сказал Понти.

— Каждый день такой добрый христианин, как вы, прощает своему убийце, а палач не простит!

— Палач, прекрасно! — закричал Понти, подпрыгнув от радости.

Эсперанс сложил руки, глаза его помутились. Усилие, которое он делал, чтобы умолять, утомило его. Он наклонил голову, как бы лишаясь чувств. Испуганный Крильон обнял его, оживленно принялся ласкать, как ребенка.

— Не будем говорить о женщинах, — сказал он, — вы их защищаете, вы им прощаете, пусть так! Об них не будет речи.

— Никому? — прошептал Эсперанс.

— Даже королю. Довольны ли вы?

— Благодарю, — слабым голосом сказал раненый со вздохом нежной признательности.

— Я надеюсь, что вы делаете из меня что хотите, — продолжал Крильон. — Итак, женщины устранены, их можно найти после. А мужчина — другое дело, его я вам не уступлю; я пошлю за ним, когда ворочусь в Сен-Жермен.