Книга Татуированные души - Аврора Гитри

Свистящий голос Нок умолкает. Ее глаза закрываются, руки вцепляются в матрас, поднявшийся из глубин ада кашель овладевает ею и уже не отпускает. Кашель, от которого трясется стол и звенят чашки.

Я быстро сажусь рядом с ней и пытаюсь помочь, хлопая ее по спине. Пхра Джай тоже встает. Но подойти к ней он не может. Его оранжевое одеяние и бритая голова, его посвященная молитвам жизнь не разрешают ему прикасаться к представителям противоположного пола. Даже если речь идет о его умирающей матери. И он стоит перед нами с опущенными руками, мудрец, потерявшийся в лачуге. Я чувствую, что он изо всех сил сдерживает себя, что ему хочется подержать ее за руку, на секунду снова стать сыном, помогающим матери. Он застыл в своей любви, в своей вере.

Колдунья продолжает выплевывать легкие в ладонь, а я руками пытаюсь удержать в ней жизнь. Ей не хватает воздуха. Вдохи становятся более короткими, чем выдохи. Она как будто тонет. Красная густая жидкость окрашивает уголки рта. В свете зарождающегося дня, просачивающегося сквозь москитную сетку, я вижу красные пятна на ее белой рубашке. Я теряю голову, понимая, что у нее опять идет горлом кровь. В панике я бросаюсь на кухню, проклиная свою несчастную ногу, которая замедляет мои движения. Я достаю салфетку с верхней полки и роюсь в ящиках в поисках лекарства, сиропа, порошка, чего-нибудь, что может остановить кровотечение. Но ничего не нахожу. Я возвращаюсь к умирающей с одной тряпкой в руках, и мне кажется, что силы уже покинули ее. Она уже не может откашляться, не может издать легкими громоподобный звук. Ее измученное тело сотрясают частые бесшумные судороги, она открывает рот, но из него лишь сочится черная жидкость. Она похожа на рыбу, брошенную умирать на берегу.

Пхра Джай по-прежнему неподвижно стоит у стола и благодарит меня взглядом. Я мягко вытираю тканью мокрые губы колдуньи. Ее полуоткрытые глаза ничего не видят. Неужели она умрет?

— Ложитесь, пожалуйста, — говорю я ей, когда буря затихает.

Я осторожно подталкиваю ее, пытаясь уложить на матрас.

В комнате наступает тишина, нарушаемая скрежетом вентилятора и пением глупой птицы. Той самой, что каждое утро поднимает меня с постели и отправляет на работу.

— Я… я должна рассказать, что стало с моей дочерью.

Губы ее не шевелятся, хотя я слышу ее голос. Он звучит словно с того света. Тяжелый, хриплый, как голос ясновидящей. Мне очень хочется узнать судьбу близняшки с горячей кровью, судьбу девушки с черной душой, судьбу половинки Пхра Джая. Но, видя неподвижное, обессиленное проснувшимся в нем прошлым тело колдуньи, я отвечаю:

— Вам надо немного отдохнуть. Я попозже зайду.

Грудь Нок поднимается в знак протеста. Словно живущая в ней девушка рвется наружу.

— Пхон прав, мама. Тебе нужно восстановить силы. Малыш вернется вечером, чтобы услышать конец истории. А я до тех пор останусь с тобой, — говорит бонза, снова садясь на пол.

Странное ощущение охватывает меня, когда я слышу, как монах выговаривает мое имя. Такое ощущение, что это происходит не в первый раз. Словно его язык уже и раньше с отеческой доброжелательностью произносил обозначающее мое существо звукосочетание. Колдунья же, кажется, заснула, убаюканная мирным предложением сына.

Я киваю головой, адресую ему ваи в знак благодарности и осторожно встаю, чтобы не разбудить старуху. На пороге я чувствую, как мягкий утренний ветерок приглашает меня на улицу. Небо расчистилось. День будет прекрасный. Спускаясь по лестнице, я думаю о том, что узнал сегодня от колдуньи. Думаю об истории, делающей ее смертной и уязвимой, о близнецах, делающих ее матерью. Я никогда бы не поверил, что у колдуньи, в чьих глазах сияет вечность, у колдуньи, способной проникать в тайны будущего, была семья.

— Иди, Пхон. Я посижу с ней.

Докмай

Ноябрь 1986 года

Дождь стучит по дереву, по жести. Он стучит так сильно, что заглушает музыку, и сутенерша вынуждена кричать, чтобы ее услышали:

— Что вы будете пить?

Он облокотился на стойку, он весь промок, вода льет с него ручьями. Глаза пустые, лицо осунувшееся. Его усталое лицо избороздили морщины, многодневная щетина покрывает подбородок, делая выражение лица непроницаемым. Тени под его глубокими, как океан, глазами говорят о бессонной ночи.

— Пиво безо льда, пожалуйста, — отвечает он наконец беззвучным голосом.

Старуха оборачивается, берет бутылку с прозрачной жидкостью и вертит ее в пальцах с красными ногтями. Она убрала волосы в пучок. Высоко зачесанные косы туго натянули кожу на скулах и делают ее улыбку похожей на гримасу. Сутенерша оделась сегодня, будто на праздник. На ней блестящее зеленое платье под горло. В китайском стиле, соблазнительное, но не вульгарное, подчеркивающее линии, но не открывающее тело. Встретив ее на улице, можно было бы подумать, что она идет на встречу с мужем, богатым, влиятельным человеком, в один из многочисленных роскошных ресторанов столицы. Что она идет на встречу с мужем, таким же красивым, как фаранг, сидящий за стойкой неподалеку от меня.

С того момента, как он появился на пороге «Розовой леди», я, затаив дыхание, замираю на своем табурете рядом с занавеской, ведущей в коридор наслаждений, рядом с Кеоу. Когда дверь открылась, он заметил меня сразу же. Его бездонный взгляд сначала устремился на меня, потом обежал зал. Затем он пошел в моем направлении, его шаг замедляла дождевая вода, пропитавшая джинсы, майку и кроссовки. Фаранг поставил свой чемоданчик на пол и сел за стойку. Но не около меня. Он оставил между нами пропасть, непреодолимую бездну. В виде простого табурета.

— Налей мне то же, что и господину, — произносит Ньям обольстительным голосом, походя к нему и расправляя грудь.

Естественно. Она хочет заполнить пространство, образовавшееся между нами. Старуха из-за стойки бросает на меня убийственный взгляд, который означает: будешь знать, как изображать тихоню!

— Вы живете в Бангкоке, не так ли? — с нажимом говорит Ньям и призывным движением прижимает ногу к стойке. — Вы уже в четвертый раз к нам приходите. Между прочим, вы мне сразу понравились.

Француз не отвечает. Его взгляд прикован к ряду бутылок, освещенному яркой неоновой лампой, руки сжимают ледяной стакан, кажется, он ее не слышит.

— Вы где работаете?

Я чувствую улыбку Кеоу, трепет старухи за стойкой, изумление всех остальных, вызванное бесстрастием, с которым клиент отражает напор королевы бара.

— Вы не очень разговорчивы, — бросает Ньям, она чувствует неловкость и вертится на табурете. — Быть может, вы предпочитаете…

Он вздрагивает, Ньям запинается. Француза вывело из задумчивости или из созерцания кошмаров прикосновение пальцев к его руке. Он отшатывается, как от удара током. Его взгляд встречается с моим. Я чувствую, что теряю равновесие, что меня увлекает притяжение желания.

— Извините, — бормочет фаранг потрясенной Ньям.