Книга Ракетный центр Третьего рейха. Записки ближайшего соратника Вернера фон Брауна. 1943-1945 - Дитер К. Хуцель

Многие незначительные проблемы решались во время собраний, где озвучивались все за и против и обычным голосованием быстро принимались удивительно демократичные решения. Мы установили, после какого часа не шуметь по вечерам; приняли этический кодекс; договаривались о меню на обед и т. д. Эти общие собрания – Hauptversammlungen – стали шаблонной уловкой американцев в общении с немецкой группой на протяжении нескольких лет. Собрания проводились представителями как немецкой, так и американской стороны, и именно они влияли сильнее любого другого фактора на отношения, чувства, эмоции, готовность к сотрудничеству и решения, принятые группой, а также отдельными немецкими ракетчиками.

Больше всего времени в Гармише мы уделяли размышлениям и разговорам. Не было ни работы, ни сроков, ни заявлений о нашем переводе в другое место в ближайшее время. Для многих из нас впервые за несколько месяцев, а может быть лет, появилась возможность передохнуть и спокойно подумать о прошлом в непринужденной обстановке, проанализировать настоящее и помечтать о будущем.

Пенемюнде больше не было. Чудо-оружие не принесло Германии победу. Мы вспоминали нашу реакцию в тот вечер, 8 сентября 1944 года, когда услышали, что первая Фау-2 запущена против Англии. Мне кажется, почти все сотрудники Пенемюнде сочли это подтверждением отличной инженерной работы, а не военной победы. Каждый из нас в глубине души знал, что к тому времени война зашла слишком далеко, поэтому A-4 не сможет существенно изменить мучительный ход истории.

Оказавшись среди живописного великолепия Гармиша, мы поняли, что в Пенемюнде были в своем роде оторваны от мира. Война казалась нам ненастоящей. Она воспринималась как неприятность, происходящая где-то в другом месте, как дьявол, по заклинанию коего уже тяжелая технологическая задача становилась невыполнимой и который лишь изредка обрушивал на нас свой гнев. Реальным мы считали решение ежедневных задач и долгосрочную цель, к которой стремились.

Мы часто обсуждали будущее ракетостроения в мирное время. Будут ли выделять на мирное освоение космического пространства столько же средств, сколько тратилось на разработку ракеты, несущей смерть и разрушение? И кто это сделает: какая страна или страны? Разговор неизбежно возвращался к нам, ибо мы с нашим опытом и техническими знаниями – единственные в мире носители научной информации о ракетостроении.

В первые дни нашего пребывания в баварском городе-курорте охранники время от времени намекали на наш переезд в США через несколько недель. Это породило множество слухов о будущем, а также развеяло наш первоначальный страх, будто нас считают политическими и военными преступниками. Одновременно ходили упорные слухи, что немецкие заводы демонтируют и вывезут за пределы страны. Подобная перспектива не очень радовала профессиональных инженеров.

Слухи о переезде в США получили новый импульс после одной из поездок подполковника О’Мары в USFET (United States Forces, European Theater – вооруженные силы США, европейский фронт) во Франкфурт-на-Майне 31 мая 1945 года. Мы тут же решили, что переезд неизбежен. Я волновался и о том, что будет с Ирмель и моей семьей, и о том, что мне придется сменить гражданство. Я отчетливо помню, что обсуждал эти вопросы с Хартмутом, сидя на лужайке в Гармише. Мы рассуждали откровенно, как пассажиры подбитого самолета, чудом избежавшего катастрофы, которые с легкостью бросают за борт то, с чем в обычных обстоятельствах ни за что не расстанутся.

Прямолинейность, с которой мы обсуждали возможность, и на самом деле желание, сменить гражданство, что всего несколько лет назад казалось бы немыслимым, заставила меня задуматься о сложностях, приведших нас в такое состояние. Вспоминая те дни, я не думаю, что у меня и моих коллег были причины, резко отличающиеся от причин большинства эмигрантов прошлых веков. Надеялись ли мы избежать неблагоприятных условий в родной стране и ожидали ли найти за рубежом работу, которая принесет нам личное благо? Если кто-то скажет, что это не так, он солжет. Разве личное благо не основное желание большинства эмигрантов? И дело не только в возможности продолжать работать в ракетостроении. Разве кто-то из нас отказался бы поехать в Америку, если бы нам сразу заявили, что не позволят заниматься разработкой ракет? Мы размышляли бы немного дольше, но в конце концов большинство из нас сделали бы такой шаг. Я не верил тогда и не верю сейчас, что ракетчики, равно как и любые другие специалисты, должны фанатично оставлять семью, дом и страну ради ракетостроения. Мы не суперинженеры, а обычные люди.

Время от времени группы или один человек отправлялись забрать багаж или оставшийся персонал в Оберйохе или уезжали в неизвестном направлении с лишением статуса немецкого военного. Некоторые возвращались через какое-то время, другие нет. Всякий раз, узнавая о таких поездках, о которых становилось известно буквально перед отъездом, я хватал давно подготовленные письма и посылки, бросался вниз в вестибюль, надеясь, что кто-то проедет через деревню, где осталась Ирмель, или сумеет передать весточку моим родителям на севере Германии. Но мне не удавалось этого сделать. Постепенно мы становились беспокойнее, ибо не понимали, почему нас до сих пор держат на одном месте. Уже изучили наше политическое прошлое, и не нашлось ни одной причины для нашего преследования.

Подполковник О’Мара изо всех сил старался прояснить ситуацию. Наконец его неоднократные поездки в штаб-квартиру USFET во Франкфурт-на-Майне кое-что изменили. Во-первых, отпустили небольшую группу лиц, имеющих дома на территории, оккупированной советскими войсками. Несколько позже большую группу военных, преимущественно нетехнических специальностей, подняли по тревоге и отправили в пункт демобилизации. Неожиданно, в середине июня, провели общее собрание. Американский офицер коротко объявил, что у нас есть возможность продолжить разработку ракет в Соединенных Штатах. Готовность к такой работе нужно подтвердить подписью на небольшом листе бумаги, который быстро дали каждому из нас. В документе не указывались условия работы, и офицер не смог предоставить нам более подробную информацию. Мы просто должны были поставить подпись. Когда собрали несколько сотен листков, выяснилось, что подписались только шесть человек, которых я не знал.

Однажды солнечным утром, незадолго до своего отъезда из Гармиша, Дорнбергер вышел во двор и отвел меня в сторону.

– Нам с вами вскоре предстоит поездка на север.

Я навострил уши.

– Я смогу съездить в Пфронтен и навестить Ирмель и отправить письмо родителям? – немедленно спросил я.

– Я не знаю, – ответил Дорнбергер. – Наша поездка связана с секретными материалами, которые вы спрятали в горах Гарц. Я думаю, вам придется показать хранилище, тем более что демаркационная линия между западной и восточной зонами оккупации до сих пор не закреплена. Вы должны показать нам, где лежат материалы.

Мне оставалось только согласиться. Если существует возможность продолжать разработку ракет, то эти документы избавят нас от несколько лет утомительной и кропотливой восстановительной работы.

– Я соберусь менее чем за час, – сказал я Дорнбергеру и пошел в свою комнату – готовиться к поездке.