Книга Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Как она ждала этого выступления! Билеты бесплатно! Исида думала, что зал будет битком забит солдатами и простыми людьми. Вместо этого Большой театр был переполнен партийной элитой. Гроздьями висели на балконах, стояли в проходах. В ложе сидел гений нового мира, в который она так стремилась, – Ульянов-Ленин. Четвертая годовщина Октября – чем не повод увидеть всемирно известную «босоножку»? Исида страшно огорчилась. Там, дома, то есть в Европе, её тоже видела только элита. Если б она знала, что тот самый простой рабочий люд сдерживали у входа кордоны милиции… Этого она не знала. Что ж, она будет танцевать!

«Славянский марш» Чайковского – настоящий царский марш с повторяющимся гимном – вызвал вздох едва ли не ужаса по рядам. Когда вышла Исида – немолодая, отяжелевшая, с волосами цвета ивовой меди, в красной короткой рубашке, обнажавшей отнюдь не тонкие ноги, – ещё и вздох разочарования…

Но уже первые несколько движений заставили зал затаить свои вздохи! Потому что все сразу забыли, кто перед ними. Видели раба с тяжко согбенной спиной, бредущего в оковах. Он идёт с непомерным трудом, едва волоча ноги, он силится порвать цепи, но они лишь туже впиваются в его обезображенные руки. Звуки царского гимна заставляют его поднять лицо. В нём всё – гримаса ненависти и боли, судорога страдания и желания жить. Раб поднимается на ноги, выпрямляется, делает нечеловеческие усилия, чтобы порвать цепи. Внезапно он атакован чем-то, обрушившимся на него с неба…

– Смотрите, птица! – крикнул кто-то из зала.

Разумеется, никакой птицы не было. Это была настоящая магия.

В конце марша, нарастающего силой, раб рвёт свои кандалы. Они падают с оглушающим грохотом, который «услышали» все. Хватает хищного орла, символ самодержавия, одной рукой, сжимает его и давит. Раб победил! Смотрит на свои ужасные, окровавленные руки. Протягивает скрюченные пальцы к зрителям, вперёд, перед собой, вверх – к новой, светлой жизни.

Слёзы струились по лицу Исиды. Вихрем освобождения кружили её летучие шаги по сцене…

Удивительно, но царский марш силой её искусства превратился в гимн свержению самодержавия. Ничего подобного не ожидал никто.

Мира, как утка утят, вывела цепочкой на сцену сорок крошек. Все они были одеты в красные туники, все крепко держали друг друга за руки. Встав вокруг Исиды, они простёрли к ней руки, как подсолнухи поворачивают головки к солнцу.

Новый танец Исиды – «Интернационал» – встречали бурно, уже «на ура». Когда последние аккорды стихли, Ленин встал в своей ложе. Все взгляды сразу устремились на него. Он склонился над бархатным барьером и отчётливо, громко сказал:

– Браво, браво, мисс Исида!

Хлопали бешено. Сергей сидел здесь же, в зале, с Толиком. У Сергея горели глаза. Он пихнул Толика локтем.

– Смотри, Толёнок, какова!!! Моя!

Толик хмыкнул и позеленел лицом.

– Слава-то? Не твоя…

В спальне Исиды было огромное зеркало: от пола до потолка. Видимо, оно было нужно прежней владелице особняка, балерине Балашовой. Что за ирония судьбы! Эмигрировавшая в Париж балерина в своё время хотела снять внаём дом Исиды на Rue de la Pomp.

– Changez vos places![1] – кричала Исида, заливисто смеясь.

Ей теперь всё доставляло радость. Потому что её darling, её Серёженька, бывал у неё каждый день. Она готова была на всё, чтобы продлить эти встречи.

Однажды с изумлением увидела на зеркале трещины: ах, плохая примета… Подошла ближе, потрогала. Прыснула со смеху. Кто это сделал? Трещины были нарисованы мылом. Его кусочек беззастенчиво валялся тут же, на мраморном подоконнике. Серёжа лукаво переглядывался с Нейдером.

– Иляилич! – укоризненно и шутливо сказала Исида. Кто это сделал, перестало быть секретом.

Взяла кусочек мыла и написала размашисто, своим странным почерком, по-русски, печатными буквами:

«Я лублу тебя».

Сергей стремительно выхватил у неё мыло, глянул задорно, тая в голубизне глаз чертовский огонек, черкнул под её надписью линию и быстро подписал:

«А я нет».

Исида опустила голову и отвернулась. В каждом движении она была гармонична, как ожившая статуя. Она не смотрела на Сергея. Услышала шуршание мыла по стеклу, обернулась. Иляилич нарисовал глупое сердце, пронзённое стрелой, и написал по-русски что-то ещё. Она ушла.

Сергей различил на зеркале пророческие слова: «Это время придёт».

Разумеется, она знала ещё с 1905 года: русская зима – это очень холодно! Но со свойственным ей легкомыслием задумалась об этом только тогда, когда грянули морозы. Да, она ожидала, что в России голод, но почему ничего нельзя купить, ни за какие деньги?!

Иляилич принёс ей ордер и пропуск в Кремль.

Ей запомнился огромный склад, похожий на ангар. Весь до отказа забитый самыми немыслимыми вещами – теми, что были реквизированы или попросту награблены в домах бежавших в панике дворян и богатых промышленников. Они были собраны вместе, в одну кучу. Шубы и мебель красного дерева, картины, книги, какие-то покрывала, ковры, гобелены, безделушки, статуэтки, бумажники, кокошники… Ряды с мехами были сравнимы с переулочком Монмартра…

Когда шла за провожавшей её женщиной, Исида буквально чувствовала, что от всех этих вещей будто исходит какой-то особый тлетворный дух. Она испытала шок, едва не упала в обморок при мысли, что, возможно, что-то было снято с расстрелянных. И это при её безразличии ко всему на свете. Ей казалось: здесь нет воздуха и трудно дышать. Оглянулась: почудились шаги за спиной – призраки несчастных витали здесь, ища свою потерянную душу. Ах, ужас, зачем она здесь идёт?! Когда-то, совсем недавно, эти вещи трогали с любовью их хозяева, ими любовались, в них кокетничали, танцевали, гуляли. Лишённые тёплых рук, они умерли, остались лишь их остовы…

Служительница ангара махнула рукой: выбирай любую. Чего тут только не было! Шубы мужские и женские, собольи и песцовые, лисьи и шиншилловые. Исида растерялась, даже хотела повернуть обратно. Но вспомнила, что там очень, очень холодно… Прикасаться было страшно и неприятно. Выбрала самую простую, недлинную, из белой куницы. Широкие её рукава были оторочены каракулевыми лапками. Исида подумала, что вряд ли такую скромную шубу отбирали вместе с жизнью. И что, если здесь есть вещи кого-то из её друзей, может, стрекозы Кшесинской или великих князей, она их не обидит своим выбором. Может, их когда-нибудь им вернут… Велела доставить на Пречистенку. Не глядя больше по сторонам, быстро вышла из этого склепа.

Спустя неделю пришёл счёт за шубу. В несколько тысяч золотых рублей…

Раз в неделю её кухарка ездила за спецпайком. В нём были немыслимые для прочих граждан голодной России продукты: сыр, масло, белая мука, яйца, даже баранина. По такому случаю Исида всегда устраивала пир на весь мир, то есть для московской богемы во главе с её darling. Богема являлась в немыслимом количестве, уничтожая недельный запас за один вечер. Исида не расстраивалась: у неё всегда оставалась картошка! Только в России она поняла, какое нескончаемое количество блюд можно из неё приготовить! Любимым лакомствам танцовщицы стала запеченная целиком картофелина, фаршированная зеленью, луком и сыром. Она была нежная и ароматная внутри, но с хрустящей румяной корочкой, и таяла во рту. Кухарка была просто волшебницей, очень местом своим дорожила.