Книга Встревоженные тугаи - Геннадий Ананьев

– Выходит, я не очень захотел. Брался, но не одолел…

– Меня бы попросил. Вдвоем и батьку можно осилить.

Голубин явно уходил от прямого ответа на вопрос начальника заставы, уводя разговор в дебри проблемы о необходимости пограничникам обходиться в общении с местным населением их родным языком. Без переводчика, предлагая старшему лейтенанту даже поставить вопрос перед Москвой о введении на заставах должности преподавателя местного языка.

Кошара же Шакирбая приближалась. Вот она встречает полудюжиной злобно лающих собак. А вот и сам хозяин. Довольно молодой, с еще не выгоревшим на горном солнце лицом, не задубленным суховейными ветрами – не лицо чабана и даже не лицо сельского жителя, а скорее изнеженного горожанина, привыкшего к комфорту.

Поклон с рукой у сердца, и на чистейшем русском, почти без акцента, приветствие гостей.

– Двери моего дома раскрыты настежь для уважаемых пограничников, волей Аллаха почтивших наше спартанское жилье. Самый жирный барашек будет сейчас зарезан. – И тут же вопрос: – По делам службы? Или требуется наша помощь? Мяса? Молока? Брынзы?

– Навестить зашли. Барашка не нужно. Времени нет. Другой раз с большим удовольствием.

Кахоянова и Голубина, как и при первой встрече с новым старшим чабаном, удивляла наигранная, а не свойственная восточным гордая приветливость, еще и его стремление подчеркнуть свою интеллигентность, свою непривычность к архаическому быту, но главное – его полную готовность исполнить любую просьбу пограничников.

С Кереке, прежним старшим чабаном отары на кошаре Шакирбая, все было иначе: седобородый, немного сутулый, но удивительно бодрый в свои восемьдесят с лишним лет, он вызывал уважение именно простотой в общении и открытостью в делах. Встречал тоже с приложенной к сердцу рукой, но со спокойным достоинством. Приглашал обычно так:

– Заходите в дом, попьем кумыс. Поговорим.

Выслушав просьбу, обдумывал ее, и лишь после этого либо соглашался ее исполнить, либо предлагал свой вариант, В слове своем был тверд, как скала. Ни разу не подвел пограничников.

Как сложатся отношения с новым старшим чабаном? Слащавая радужность встречи – еще не показатель. Поймет ли он важность того, что отара, ему вверенная, пасется в непосредственной близости от границы? Станет ли он аккуратным и надежным помощником заставе?

Когда они оказалась в просторной кошаре, пол которой был застлан кошмами, а в переднем углу поверх кошмы еще распластался пушистый китайский ковер с множеством подушек, чтобы на них возлежать, попивая кумыс, хозяин отлучался на время, извинившись: «Схожу, принесу кумыс, курт и баурсак», – Голубин твердо предупредил старшего лейтенанта:

– Вопросы, Валентин Владимирович, чабану буду задавать я.

– Почему?

– Так нужно. Объясню позже.

Пока не будут осушены без отрыва первые пиалы кумыса, а затем, уже без спешки, перемежая питье с пережевыванием твердого, как орехи, сушеного творога – курта, не будут опорожнены вторые пиалы, деловую беседу начинать нельзя, чтобы не оскорбить хозяина, наплевательски относясь к его гостеприимству. Но вот вековой ритуал исполнен, теперь позволителен разговор о том, ради чего пожаловали гости:

– Приезжал ли кто посторонний на кошару?

– Как ответить? Посторонних не было. Ветврач совхоза был. Только какой он посторонний? Он мой дядя.

– А охотники?

– Два раза.

– Нужно было бы известить заставу.

– Я проверял у них пропуска. Все в порядке. Говорил им, чтобы наведались к вам, но ни первый, ни второй охотник ничего не добыли. С пустыми руками, сказали, стыдно на заставе появляться. Засмеют тогда. Скажут: горе-охотники.

– Застава не алчна. Нам мзда не нужна! – вмешался в разговор Кахоянов. – Для нас главное – должный порядок в приграничной полосе. О каждом, кто посещает вашу кошару, мы просто обязаны знать и вполне надеемся на вашу помощь. Разве трудно известить, если сам гость не желает показываться нам? Пропуск должен быть предъявлен заставе. Мы же говорили вам об этом. А порядок такой – не наш каприз. Такой режим границы, установленный законом. Ни нам и ни вам его изменять.

– Вас понял, товарищ начальник. Зарублю себе на носу.

Провожал старший чабан пограничников все с той же подчеркнутой слащавой вежливостью. Не отпускал руку от сердца и убеждал, что впредь не допустит подобных ошибок. На собак, готовых облаять уходящих, прикрикнул грубо:

– Назад! Тихо!

Отшагали Кахоянов с Голубиным добрую сотню метров, и только тогда прапорщик заговорил:

– До тошноты противна его приторная услужливость.

– Верно, фальшь проглядывается. Только, думаю, натура у него такая. Мириться с этим придется.

– Может быть. Впрочем, многое для меня осталось непонятным. Почему я попросил разрешения задавать вопросы? Я же у подпасков спрашивал, приезжал ли кто на кошару. Ответ таков: охотников – двое, ветврач – несколько раз. На ящур якобы есть подозрение. Именно в этой отаре. Но старший чабан не сказал ни слова о ящуре. Умолчал и о том, что дядя его не единожды приезжал. Почему?

– Не хотел усугублять свою вину. Он, похоже, осознал свой промах и больше его не допустит.

– Не знаю… Вон у дуба договорим. Без остановки возле него. Пройдем, как ни в чем не бывало.

«Чего скрытничает?» – недоумевал Кахоянов, но продолжал молча шагать рядом с Голубиным.

Когда же они поравнялись с дубом, прапорщик внес во все ясность. Начал, однако, с вопроса:

– Приглядись, Валентин Владимирович, к лоскуткам. Есть ли что стоящее нашего внимания?

– Когда туда еще шли, я разглядел их. Одни рассыпаются от ветхости, другие– недавние. Но ты же мне объяснял: крепят к дубу лоскутки, оторванные от одежды, чтобы передать болезнь или немощь духу дерева, чтобы тот спровадил требуемое в верхнее небо.

– Так-то так, но отчего больше всего красных и зеленых? Рвут-то лоскутки от исподнего. И потом… Слишком много свежих. Оттого я и пытал подпасков, кто был в гостях. И не только о гостях спрашивал. И о тех чабанах, кто в последнее время обращался за помощью к духу дерева. И знаешь, Валентин Владимирович, каков был ответ? Никто! Никого не было. Не приезжал ни один чабан из соседних кошар. Слух такой по долине идет: духи предков дают какие-то знаки. Предупреждают о чем-то недобром. Или о возможной войне, или о чем-то еще, что всполошит долину, а может, и весь край. Как было в годы коллективизации. Тогда тоже появлялись красные и зеленые лоскуты-ленты, после которых стреляли и грабили. Убивали всех, кто за колхозы и совхозы.

– Фантастика! Неужели этому можно верить? Чушь какая-то…

– Похоже на чушь, это верно. Но знаки-то есть. Это – факт. Он-то и смущает меня. Думаю, нам нужно будет у входа в ущелье выставлять секреты. На всю ночь.

– Почему бы нет? Как меру по исполнению требований шифровки.