Книга С войной не шутят - Валерий Поволяев

На небольшой хорошо прогретой палубе мичман Овчинников постелил брезент, под голову кинул скатанный вчетверо бушлат: внизу спать было нельзя, от духоты выворачивало наизнанку, легкие хрипели от нехватки кислорода, самое милое дело — спать в такую погоду на открытом воздухе.

Едва мичман расположился на ночлег, как на краешек брезента присел Букин:

— Дядя Ваня, а разделить компанию никак нельзя?

— Почему нельзя? Можно.

Следом за Букиным возник Ишков, поскреб пальцами затылок:

— А как же я, товарищ мичман?

— Приземляйся и ты. Лишним не будешь.

Вскоре на брезенте уместилось человек шесть. В глубине сторожевика, будто в железном сундуке, тихо постукивал двигатель, поставленный на самые малые обороты, над головами покачивался красный топовый фонарь, будто неведомая птица, наблюдающая за морем в черной выси. Над фонарем блестели яркие звезды.

Красота была такая, что у людей невольно замирало сердце.

— И ни одного комара, — довольно констатировал Букин. — На Волге человека они живьем сжирают, а здесь… Кишка им тонка сюда долететь.

— Самое страшное на Волге, парень, не комары, а вороны, — неожиданно назидательным тоном произнес мичман.

— Это почему же?

— Птицы эти бандитскую душу имеют. Как и те, за кем мы гоняемся. Я ведь когда из Якутии на Большую землю рывок делал, в разных местах пробовал обосноваться. Пока не осел в Баку…

— Насчет Баку ошибочка у вас вышла, товарищ мичман, — встрял неугомонный Букин.

— Да, ошибочка, — согласился с ним мичман. — В этом я просчитался. И не только я один… Но разговор пойдет не об этом — о комарах…

— О воронах, — поправил Букин.

— Тьфу, ты мне всю голову задурил. Естественно, о воронах, о ком же еще. Так вот, я пробовал и раньше в Астрахани осесть, да дело это не станцевалось. А вот на рыбалку с приятелем своим, с астраханцем одним, очень большим человеком, я все же сходил. Взяли мы с ним, как и положено, два «тормозка» — еду, значит, кое-какую, выпивку, все это зашнуровали в рюкзаки и поехали в низовья душу отводить. Остановились в заводи, покрытой толстым льдом, пробурили лунки, сидим: он в одном углу заводит, я в другом. А по берегу две жирные вороны ходят, за нами наблюдают, будто рыбинспектора из областного центра. Тут мне понадобилось отойти до ветру. Сделал, значит, свое дело, возвращаюсь, смотрю, ворона клювом мою леску из лунки вытягивает и одной лапой, правой, как человек, себе помогает. А на левой лапе стоит. Ну, мам-ма родная! Я даже рот открыл от неожиданности — смотрю остолбенело и глазам своим не верю. А ворона, зараза этакая, оглянулась на меня, каркнула как ни в чем не бывало, вытащила леску до конца, сняла с крючка окунька, придавила его лапой, на крючок свежего червяка насадила и опять закинула леску в лунку.

Матросы дружно засмеялись.

— Что, не верите? — спросил мичман.

— Верим, верим.

— Так и продолжала бы ворона ловить рыбу, если бы я ее не согнал.

— Еще чего-нибудь расскажите, — попросил Букин.

Мичман невольно хмыкнул: самому себе он сейчас напоминал няньку, укладывающую детей спать.

— На следующий день мы поехали в другой ерик, более добычливый. Да и окуни там водились покрупнее. Уселись около лунок, а вещи наши, сидоры с едой и выпивкой, оставили на яру, в редких кустиках. Когда уходили, значит, на лед, приятель мой предупредил меня: «Ты рюкзачок-то свой завяжи потщательнее, вдруг камышовые коты появятся», — мичман закряхтел, переворачиваясь с боку на бок.

— Что за коты такие — камышовые?

— Вот-вот, в тот раз я тоже не удержался от вопроса, поскольку не знал, что это за звери. Оказывается, действительно звери размером с собаку. А морды у этих собак — кошачьи. Повадки — разбойные, грабят всех подряд. Клев в этот раз был бешеный: полосатые шлепались на лед, будто лапти, один за другим — хищные, глазастые, жирные. Оказавшись на льду, каждый из них так и норовил зубами вцепиться в валенок… О-ох! И рыба! — мичман восхищенно почмокал губами. — Всем рыбам рыба. В общем, увлеклись мы с Лепиловым. Но приятель мой, человек опытный, он время от времени приподнимался на ящике и смотрел на ярок: как там наши рюкзаки, целы? Рюкзаки были целы, только вот напасть — опять вороны появились. «Николаич, — спросил у меня приятель, — ты свой сидор завязал?» — «Завязал», — говорю. «Хорошо завязал?» — «На два узла», — говорю. «Ну, раз на два узла, то тогда, может быть, и не одолеют», — мичман вновь закашлялся, завозился на брезенте. Будто большой старый зверь.

Металл под брезентом был теплым, грел людей не хуже печки.

— Ну и что, товарищ мичман, объегорили вас все-таки вороны?

— Объегорили. На кривой кобыле объехали. Когда мы это поняли и, побросав снасть, выскочили на ярок, вороны наши рюкзаки уже распотрошили. Мои два морских узла для них были тьфу, расковыряли за здорово живешь, а у приятеля моего на рюкзаке расстегнули карман-молнию, вытащили фляжку с домашним коньяком, отвинтили крышку и коньяк тот целиком выдули — лишь самая малость на донышке осталась.

— Ну и ну! — не выдержал Ишков, завистливо вздохнул. — Это не вороны, а…

— …олигархи, — закончил за него мичман: недавно он прочитал в газете это слово, и оно ему понравилось.

— У нас на Селигере тоже всякого дичья много, но такого, слава богу, нету.

— В общем, рыбу мы наловили, а уху сварить не смогли: ни картошки, ни лука, ни лаврового листа, ни соли — все стащили вороны. Неподалеку от наших рюкзаков, прямо там же, на яру, мы обнаружили пьяную ворону — валялась в снегу с задранными вверх лапами. Думали — сдохла, а оказалось, нет — отдыхала после обильного чревоугодия. Но нас она к себе близко не подпустила — заорала хрипло и едва ли не на одной ноге, шатаясь и заваливаясь набок, ускакала, — мичман ткнул кулаком бушлат, подбивая его повыше и показывая тем самым, что пора спать, улегся поудобнее. Проворчал по-старчески, сонным угасающим голосом: — А вы говорите, комары… Страшнее вороны на Волге зверя нет…

Яркие звезды на небе сделались еще ярче и крупнее, они перемигивались друг с другом, подмаргивали людям, словно бы пытались им что-то сообщить и удивлялись, что те ничего не понимают, не реагируют на их блеск и игру, — неужели людям нет дела до звезд? Наверное, нет, как и звездам нет дела до людей.

— Красота-то какая! — не удержался от восхищенного восклицания Ишков.

— Ага, — пробормотал мичман сквозь сон, вздохнул как-то тоненько, по-ребячьи.

Медленно, словно бы внутри корабля угасал какой-то огонь, остывала палуба. Тихо, делаясь все тише и тише, работал дизель в железном чреве сторожевика, убаюкивая матросов.

Вскоре они уснули.

Проснулись дружно, разом, удивились розовому предрассветному сумраку, пахнущему свежей рыбой и легким далеким дымком: где-то на берегу жгли костер, и пахучий дым этот тянулся над морем, совершенно не истаивая, шлейфом связывая один берег Каспия с другим.