Книга Таинства Египта. Обряды, традиции, ритуалы - Льюис Спенс

Главной целью пропаганды в Александрии, согласно Плутарху, было утверждение единства божественной природы. Она соединяла платонизм с триединым монотеизмом. Она взяла себе в помощь научную и философскую мудрость своего века, чтобы возродить тайное значение, которое древняя мудрость замаскировала в легендах и передала грядущим поколениям. Однако рука ревнивого мифолога слишком видна в данной конструкции, поэтому самые чудовищные суеверия соседствуют в ней с глубокими идеями. Тем не менее идеалы аскетичной чистоты, честной жизни и представления о загробной жизни, содержащиеся в этой новой мифологии, разительно отличались от древних религий Европы, и это способствовало будущему принятию людьми христианских идей. Короче говоря, эта новая вера породила необычайную духовную энергию, которая в первые века новой эры боролась за самовыражение, а влияние ее было глубоким и длительным.

Девиз культа Исиды: «Будь мужественным». Его можно увидеть на многих могилах того времени, и он указывал, что человеческая душа, хотя ей еще, возможно, предстояло пройти через многие тела и смерти, достигнет Вечной Жизни. В Европе проводились грандиозные фестивали египетских верований. Это был праздник благословения священной ладьи 5 марта, празднование поисков и нахождения Осириса в ноябре, когда организовывался пир в честь посвященных. Эти фестивали переросли в пышные многоцветные праздники, в которых сохранялось многое от древнеегипетского символизма.

Практически нет сомнения в том, что чистота египетских таинств под влиянием европейской действительности во многом поблекла. Египетские верования трансформировались под влиянием греческой философии больше, чем смогли вдохновить последнюю. Если они и сохранили свои широкие границы, то их основа ее претерпела значительные изменения. Наступил упадок. Точность обрядов, способ их отправления стали считаться более важными, чем идея, стоявшая за ними[20].

Конечно, это не упадок в полном смысле, а лишь возвращение к древней практике, где обряд уходил своими корнями в столь смутные верования, что их вряд ли можно назвать мифами, и требовал для своего объяснения нового мифа. Фактически иногда изначальный импульс носит столь призрачный характер, что многие ученые, занимающиеся сравнительным религиоведением, даже настаивают, что обряд первичен, а миф – вторичен. В каком-то смысле это возможно, но в любом случае обряд не может быть первичен по отношению к идее мифа или воображению.

Таким образом, магическая часть таинств стала гораздо более важной частью перенесенных на новую почву египетских таинств. Это следует из римских текстов того времени. Мудрые и, я бы сказал, «кальвинистские» жрецы Фив в Мемфисе использовали имеющиеся в их распоряжении магические приемы с вызывающей восхищение сдержанностью. Однако в Европе, которая по-детски жаждала чуда, торжественность магии исчезла. Космополитический Рим, жаждущий новизны, слишком часто считал храмы Исиды или Сераписа алтарями суеверий. И слишком часто жрицы, которые должны были бы охранять секреты и охранять магические тайны, передавали их в руки тех, кто обращался к ним за помощью, не имея никаких серьезных идей.

Во времена Страбона храм Сераписа в Канопусе (совр. Абу-Кир на северо-востоке от Александрии) осаждали страждущие из самых разных слоев общества. Он славился случаями магического излечения самых разных болезней. Столь же славны были и храмы Исиды.

Что касается продолжения жизни греческих таинств, то Пифагор, который, судя по всему, путешествовал по всему миру и был посвящен в таинства всех стран, где он побывал, из полученного знания создал свою собственную систему.

В ней испытательный срок составлял пять лет. Это были годы воздержания и молчания. Кандидату отказывали, если он проявлял страсть или нетерпение, честолюбие и самодовольство в мирском понимании этого слова. Испытаниям подвергались и его личное мужество, и невосприимчивость к боли. Если кандидат оказывался достойным, он становился посвященным первой степени. Через некоторое, довольно продолжительное время он мог быть посвящен во вторую степень, а потом он становился пифагорейцем.

В системе Пифагора грамматика, риторика и логика считались необходимыми для развития разума. Пифагор также считал необходимым преподавание математики, поскольку полагал, что конечное благо человечества состоит в тайной науке чисел. Он выделял также геометрию, музыку и астрономию, а также разработал систему символов для иллюстрации высшего значения системы. Так, равнобедренный треугольник свидетельствовал о совершенстве божества, правый угол символизировал союз небесного и земного, квадрат – Божественный Разум и т. д.

Латинские авторы, которые пишут о таинствах, жили в своего рода переходный период, и они раскрывают его особенности. Вергилий в «Энеиде» говорит о воротах из слоновой кости, через которые он и его проводник проходили в процессе путешествия по инфернальным сферам.

Однако там были и другие ворота, через которые входил жаждущий инициации. Все сферы инициации имели двое ворот – спуск в преисподнюю и подъем к справедливости. Древние поэты говорили, что через ворота горна входили истинные посетители, а через ворота из слоновой кости – ложные. Из этого отрывка некоторые критики сделали вывод: Вергилий хотел сказать, что все, сказанное им об инфернальных сферах, можно считать сказкой. Но не таково было намерение поэта. В действительности он имел в виду, что будущее государство является истинным, а воплощение его в таинствах – лишь призрак. Поэтому ворота из слоновой кости были всего-навсего дверью храма, через которую посвященный выходил, когда церемония заканчивалась.

Конечно, невозможно шаг за шагом проследить генеалогию таинств через историю средневековой Европы, но должно быть очевидно, что их влияние длилось не один век. Это можно видеть и в александрийских школах, и в ответвлениях в Испании, в том числе в ее части, захваченной арабами, и в мистических работах отцов средневековой христианской церкви, а также работах алхимиков, более поздних иллюминатов и т. д.

Мы уже не говорим об искусственно сохранившемся культе Исиды в некоторых районах Парижа и в Америке. Этот культ, судя по всему, был воссоздан людьми, весьма смутно знакомыми с древними обрядами, и в основе его лежали совершенно другие идеи его основателей.

Гораздо более полезно попытаться найти остатки египетских таинств в некоторых других тайных обществах, особенно у ассасинов.

История тайного общества ассасинов, отголоска александрийской теологии, а значит, и египетской мистической философии, еще не заняла своего места в причудливой картине истории Ближнего Востока. В умах большинства людей и даже тех специалистов, которых увлекла гламурность истории, это странное братство было не более чем гнездом фанатиков-убийц, чьей единственной целью было убивать «неугодных Старцу Горы» (братство было создано в XI веке иранцами для борьбы с оккупантами-сельджуками и их пособниками из среды богатых иранских горожан. В XII веке распространило свое влияние на Сирию и Ливан, где вело борьбу с крестоносцами. Иранские ассасины были в 1256 году разгромлены монголами; сирийские и ливанские разбиты в 1272 году египетским султаном Бейбарсом. – Ред.). Более поздний характер этого общества лишь подтвердил это мнение. Но в действительности ассасины уходили своими корнями в Александрию, а значит – в Египет, хотя верования братства были основаны на высших принципах ислама, а само это сообщество имело мало общего с основными принципами египетской философии.