Книга Дежа вю - Юлия Комольцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Морозов, ты пошляк!
– Я всего лишь сошел с ума. Ты сама сказала.
– Как здесь красиво! – Она решила проявить интерес к окружающему миру. – Очень впечатляет.
– Что тебя впечатляет?
– Ну… все эти… штучки…
Тина обвела рукой холл. Олег улыбнулся и потащил ее к лифту, где какой-то приличного вида джентльмен помешал их поцелую быть достаточно откровенным.
Они лежали на голубых гостиничных простынях.
– Знаешь, я чуть не умер, когда он взял тебя за руку, – вдруг сказал Олег.
– Не умер же, – откликнулась она с тихой досадой, – и нечего говорить о моем муже. Понял? Я тебе запрещаю!
Ее муже! Она запрещает!
Он сжал челюсти, словно бульдог.
– Я никогда не изменяла ему, – сказала Тина, нарушив собственное табу.
– Почему?
По кочану, блин! Она набрала воздуха в грудь, чтобы произнести это вслух. И не стала. Вместо этого спросила:
– А это важно?
– Нет, – быстро ответил он. Слишком быстро, чтоб это было правдой.
– Олег, какая разница на самом деле? Неужели тебе не все равно? Или ты хотел бы, чтоб я огласила полный список? С адресами и телефонами…
– Давай не будем, – поморщился он.
– Не будем что?
– Ругаться.
– Мы не ругаемся.
– Мы ругаемся, черт тебя подери!
– Это тебя подери, глупый осел! Собственнические инстинкты включились? Ты мне никто и звать тебя никак, понял? – Тина рванула с кровати. – Отдай мою ногу!
Олег перекатился на бок, придавив ее обратно.
– Не отдам! Она мне нравится!
– А ты ей – нет!
– Ври больше!
Тина сосредоточилась на изучении потолка, осознав вдруг, как нелеп весь этот разговор. Как нелеп и как… как он ей нравится.
– Посмотри на меня, а? – попросил Морозов.
– Не буду. Ты на меня давишь.
В прямом и переносном смысле. Она была не готова к его ревности. По большому счету, она и к нему самому была не готова.
И вот еще что – они действительно ругались. Будто бы супруги, прожившие вместе тридцать лет и три года!
– Прости, пожалуйста, – в его голосе не слышалось сожаления, – если хочешь, я ни слова больше о нем не скажу. Он мне вообще по фигу!
И тут же действительно перестал думать в этом направлении, потому что мысли о ней были намного приятней.
– Кстати, как твоя презентация? – спросила Тина.
Он улыбнулся, словно нашкодивший мальчишка.
– Не знаю.
– Ты что, там не был? – подпрыгнула она. – Я, конечно, знала, что ты безответственный тип, но не до такой же степени!
Это было подозрительно похоже на ворчание любящей, но сварливой женушки.
– Успокойся, был я там, был. Просто чуть не заснул от скуки, вот и не помню ни черта.
– Подари мне книжку с автографом, а?
– И всего-то? А я уж приготовился достать луну с неба.
Это было подозрительно похоже на обещание любящего, но рассеянного супруга впредь выносить мусор без напоминаний. Потом этот якобы супруг встал с постели и направился к магнитоле.
– Что ты собираешься делать? – подозрительно спросила Тина.
– Сейчас… – пробормотал он.
– Думаешь, здесь есть что-нибудь приличное?
– У меня с собой было.
– Звучит, как признание алкоголика, контрабандой протащившего бутылку в пристойное заведение.
– Да ладно, – расхохотался он, – иди сюда. Иди, иди.
Касаясь друг друга голыми боками, они встали у магнитолы, в чьей пасти сгинул диск.
– Что там? – нетерпеливо спросила Тина.
– Подожди.
Их взгляды переплелись, а через секунду будто стены раздвинулись, комната исчезла, и только снег, снег был повсюду. Он не падал, не кружился, он обнимал этот мир белой ласковой прохладой, подбирался к самому сердцу, брал душу в ладони, и баюкал, и ни страха, ни боли, ни крошечного сомнения не оставалось – только грусть, что однажды снег растает.
А сейчас… Они слушали скрипку.
…Неважно, что случится потом. Она готова пропасть, погибнуть уже в следующую минуту. Это он научил ее жить сейчас, и творить чудеса, и, взмывая к небесам, не бояться упасть.
Нет, неважно, что случится потом!..
Но потом, заглушив скрипку, пробили часы, и Тина моментально почувствовала себя Золушкой. Олег перехватил ее взгляд.
– Я уже одеваюсь, – он выставил ладони, – только не кричи!
– Я не кричу! Ты бы мог сказать, что уже так поздно!
– Я не знал!
– Черт! И мобильный отключен! Два часа ночи! Да мои, наверное, уже все больницы обзвонили!
– Скажешь, что стояла в пробке, в Москве всегда бешеные пробки!
Она вдруг успокоилась, взглянула на него тоскливо.
– Это не пробки, это мы – бешеные. Мы с тобой бешеные, Морозов!
В ту ночь, выслушав гневную отповедь мужа и подвывания матери – «ты же знаешь, у меня давление, ты могла позвонить, моя милая, и вообще нельзя так работать, у тебя дети, и старая мать, ты должна думать о них, то есть о нас!» – Тина устало решила, что с нее хватит.
Еще полчаса назад, стоя у ворот ее дома, они целовались и повторяли – почему-то шепотом! – «завтра, завтра, завтра». А теперь она решила – никакого завтра не будет. Надо заканчивать этот бред. И нечего тянуть время! Тело – его внезапный голод – она сможет усмирить. До сих пор даже попыток не делала, а теперь сможет! Потому что должна. Потому что снова и снова кидало в холодный пот от мысли, что она выпала из жизни, из своей жизни.
…А может быть… может, это была вовсе не ее жизнь, промелькнуло следом.
А ее жизнь там – за окном, в феврале, который видел, как они целовались, в гостиничных стенах, которые видели, как они целовались, в зиме между Новосибирском и Москвой, которая видела, как они целовались.
Но тогда получается…
Тринадцать лет писался черновик?! А теперь переделывать набело чужой вариант?
Чужой ли?!
Ведь решиться так больно. Ведь представить, что завтра они не увидятся и не увидятся никогда – невыносимо. Ведь ей хорошо с ним. Как только может быть хорошо с человеком, с мужчиной. Так может быть это и есть – ее вариант, единственный из возможных?
А дети?! Ее дети – тоже черновик?
А прошлое? Предательство, прожегшее в сердце дыру.
