Книга Наталия Гончарова. Любовь или коварство? - Лариса Черкашина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И прежде выдвигались гипотезы: пропавшие послания нужно искать у зарубежных потомков поэта, и самой перспективной страной для поисков называли Англию. В то свято веровали пушкинисты П. Е. Щеголев и Н. О. Лернер.
Нет, Наталия Александровна, графиня Меренберг, прародительница английской ветви пушкинского древа, вернула брату Александру большинство принадлежавших ей писем отца. Не все, а лишь автографы шестидесяти четырех писем. Годы спустя волею прихотливой судьбы остальные письма поэта оказались у знаменитого парижского коллекционера Сержа Аифаря и лишь после его кончины за миллион долларов выкуплены советским правительством.
А не столь давно побывавшие в России прямые наследницы графини Меренберг — представительницы английской аристократии: герцогини Александра Аберкорнская и Наталия Вестминстерская, равно как и другие члены фамильного клана, и вовсе развеяли робкие надежды: никаких пушкинских рукописей в их семьях нет.
Что ж, остается уповать на слова Петра Бартенева, который столетие назад писал:
«Трудно оторваться от писем его (Пушкина) к супруге… Ответные письма если и появятся в свет, то в очень далеком будущем…»
Так и осталась загадкой судьба писем прекрасной Натали. Не разгадана она ни в девятнадцатом веке, ни в двадцатом. Все надежды — на новый, двадцать первый! И время, как ни удивительно, не отдаляет, а приближает тот незнаемый заветный день, — ведь письма, как и рукописи, не горят.
Пушкин — невесте:
«…A ваше письмо (если только есть письмо) гуляет теперь, не знаю где и придет ко мне, когда Богу будет угодно».
Ах, душа моя, какую женку я себе завел!
Пушкин — П. А. Плетневу
Писем Наталии Гончаровой-Пушкиной-Ланской — много. И круг ее адресатов обширен: писать она любила подробно и обстоятельно, в чем сама же и признавалась. По сути, письма к брату Дмитрию Гончарову, супругу Петру Ланскому, дочерям, друзьям — это и есть ее неизвестный дневник. Хотя дневников, как утверждал старший сын Александр, она никогда не вела. Но неслучайно на толстой пачке ее писем, адресованных приятельнице Наталии Ивановне Фризенгоф в Бродзяны, рукою дочери Александры Араповой сделана пометка «Дневник Наталии Николаевны Пушкиной за 1841–1844 гг.».
Эпистолярное искусство ныне почти утрачено — а в девятнадцатом веке умели и писать, и беречь переписку как фамильное достояние. К каждому архивному документу, что хранится ныне в рукописном отделе Пушкинского Дома, — письму ли, черновому наброску, записке ли — обязательно прилагается особый лист, где оставляются записи: кто, когда и с какой целью работал над ним. Чаще всего встречаются отметки: «просмотрено», «сделаны выписки». Иногда лист почти девственен: всего одна-единственная запись полувековой давности!
Архивы схожи с античными Помпеями: свои раскопки, свои археологи-архивисты и огромный нетронутый исторический пласт! Ведь и древний город, погребенный под пеплом на целые тысячелетия, откопан всего лишь на треть! И как тут не вспомнить Пушкина, и архивные разыскания поэта, и его шутливое признание жене: «Жизнь моя пребеспутная. Дома не сижу — в Архиве не роюсь».
В Пушкинском Доме среди великого множества именных собраний есть так называемый «Архив Плетнева».
Петр Александрович Плетнев, один из ближайших друзей Пушкина. Поэт, литературный критик, издатель пушкинских стихотворений, повестей, поэм и романов. Вместе с Александром Сергеевичем участвовал в издании альманаха «Северные цветы», «Литературной газеты», «Современника». Именно ему, Петру Александровичу Плетневу, посвятил Пушкин любимое свое детище роман «Евгений Онегин»:
Но так и быть — рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав…
Только с «милым Петром Александровичем» и мог беседовать Пушкин самым доверительным образом. О потаенном: тревогах, надеждах, разочарованиях. О красавице невесте. Словно исповедовался приятелю.
Пушкин — П. А. Плетневу (29 сентября 1830):
«Она меня любит, но посмотри, Алеко Плетнев, как гуляет вольная луна etc. Баратынский говорит, что в женихах счастлив только дурак; а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим».
Взгляни: под отдаленным сводом
Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льет она.
[…]
Кто место в небе ей укажет,
Примолвя: там остановись.
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись.
Письма из нижегородского сельца Болдина исправно доставлялись по адресу, что указывал на конвертах Александр Сергеевич: «Его Высокоблагородию Петру Александровичу Плетневу в С.-Петербург в Екатерининском Институте».
После свадьбы, делясь с другом своими «меркантильными обстоятельствами», сетуя на расстроенные хозяйственные дела Гончаровых и невозможность получить приданое, замечает: «Не хвалюсь и не жалуюсь — ибо женка моя прелесть не по одной наружности, и не считаю пожертвованием того, что должен был я сделать».
Верно, и Петр Александрович не без удовольствия читал эти строки: ведь только и разговоров в свете, что об очаровательной внешности жены друга!
И сколько раз Пушкин поручал своей молодой жене вести его издательские дела с Плетневым. Как трогательно звучат просьбы поэта к своей Наташе:
«Мой Ангел, одно слово: съезди к Плетневу и попроси его, чтоб он к моему приезду велел переписать из Собрания законов… все указы, относящиеся к Пугачеву»;
«Твое намерение съездить к Плетневу похвально, но соберешься ли ты? съезди, женка, спасибо скажу»;
«Скажи Плетневу, чтоб он написал мне об наших общих делах»;
«Что Плетнев? Думает ли он о нашем общем деле?»[5]
…За несколько дней до дуэли Пушкин и Плетнев прогуливались неподалеку от Обухова моста. О той давней беседе Петр Александрович вспоминал: «У него тогда было какое-то высокорелигиозное настроение. Он говорил со мною о судьбах Промысла, выше всего ставил в человеке качество благоволения ко всем, видел это качество во мне…»
20 января 1837 года в числе гостей Плетнева в доме на Обуховском проспекте был и Пушкин, пообещав непременно посетить собрание в будущую среду. Ровно через неделю, как условились, Петр Александрович, после лекции в Университете, заехал за Пушкиным, чтобы вместе с приятелем отправиться на собрание. С домом на набережной Мойки он поравнялся в ту самую минуту, когда старый дядька Никита Козлов выносил на руках из кареты смертельно раненного поэта…
«Прощай, душа моя…» Не припомнились ли тогда Плетневу эти слова, обращенные к нему? Так прежде Пушкин всегда прощался с ним…
«Я имел счастие, в течение двадцати лет, пользоваться дружбою нашего знаменитого поэта. Не выезжавши в это время ни разу из Петербурга, я был для него всем: и родственником, и другом, и издателем, и кассиром» — так обозначил свою роль в жизни Пушкина сам Петр Александрович.
