Книга Темные воды Тибра - Михаил Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собравшиеся на представлении римлянки радостно заскулили – обычный звук, который чаще всего можно слышать на гладиаторских представлениях в момент, когда боец готов убить другого.
– Послушай, Луций, я волнуюсь, другого комика у нас такого нет, – незаметно для себя переходя на стихотворный размер, коим была написана пьеска, сказал Руф.
– Уже непонятно, кого здесь больше жалко: Росция или Мария, – засмеялся Сулла.
По лицу актера было видно, что для него вопрос, чем кончится сцена, отнюдь не праздный. По тексту он должен был сказать: «Руби, животное, и боги тебе отомстят за гибель жалкую. Не тебе, а им, толпящимся у магистрата, кастратам и уродам власти. Руби, урод, и ничего не бойся!»
Но ему казалось самоубийственным в реально создавшейся ситуации сделать такое предложение неизвестному яникульскому мяснику. Для простого человека искусство подчас становится живее жизни.
А палач был хорош. По глубоким, ущелистым морщинам текли капли странного желтого пота, в единственном глазу полыхало все пламя представленной тут трагедии, руки, свитые из мощных мышечных жгутов, содержали в себе заряд такой страсти и энергии, что… величайший актер республики завопил:
– Брось эту железку, идиот, брось немедленно!
Мясник, ждавший реплики Росция и даже не собиравшийся вслушиваться в ее содержание, жутко взревел и рухнул ничком на розовый песок, усыпавший арену. По замыслу Кармы, писавшего (с учетом иронических и издевательских подсказок Суллы) эту пьесу, сие падение должно было означать пронзительное, душераздирающее презрение и воспарение варварского духа, не испорченного корыстью, над мелкими, убогими мыслишками и страстишками минтурнинских магистратов.
Благородство возникает там, где пожелает.
Кстати, реальный палач действительно отказался рубить голову Мария.
Непредусмотренный взбрык действия, вызванный репликой испуганного Росция, придал финалу неожиданное, незапланированное изящество, смешанное с потоками самых настоящих страстей. И пусть главными среди них являлись глупость и трусость, это было лучше, чем то, что планировалось.
Тут уже веселились все, даже те, кому подобные представления были не по душе. Даже те, кто говорил: зачем так сложно издеваться над врагом, когда его можно так просто зарезать?
На подобные реплики Карма отвечал (Сулла не снисходил до объяснений на эту тему): «Если зарезать так легко, то предпочтительнее поиздеваться».
«Да, клянусь всеми нарядами Терпсихоры, сегодня слава Мария сгорела и испарилась», – проговорил про себя Фронтон, стоявший несколько в отдалении от консула со свитком новых сведений о приключениях неистребимого старика.
Сулла услышал его слова и подозвал к себе.
Между тем веселье продолжалось естественным порядком.
Кто-то кричал:
– Да освободите Росция, пока он не умер от страха!
– И помойте!
– Смотрите, смотрите!
– На кого?!
– На палача!
– Он умер?
– Нет, он плачет.
– Дайте ему вина.
– Неразбавленного цекубского!
– Нет, нет, сначала нужно отобрать секиру.
Сулла спросил у подошедшего претора:
– Какие новости?
Синий глаз указывал на свиток.
– Он благополучно отплыл, но где ему предстоит пристать… Я вот тут наметил. Керкира, Нумидия, Карфаген, там собрались какие-то его сторонники. Гиемпсал предупрежден, керкирский царь – сам большой театрал…
– Что он там сказал о его славе?
– Что она…
– Не думаю. Знаешь что, я даже немного жалею, что мне сейчас невыгодно его убить. Этот человек еще появится.
– Марий?! – В лице молодого офицера появилось глубокое недоверие, хотя слова, которые он слышал, произносились человеком, которого он уважал больше, чем некоторых богов.
– Ты еще… нет, я не буду тебе говорить, что ты молод, ты все равно не поймешь, что это такое – молодость. Я просто дам тебе совет, хотя и это бесполезное дело, советы всегда обращаются против тех, кто их дает, – рано или поздно. Так вот запомни, никогда ничего не происходит раз и навсегда.
– Я постараюсь запомнить.
– Бесполезно. Потом когда-нибудь вспомнишь, не отрицаю, но сейчас запоминать даже не думай. И еще, позови Карму.
Запыхавшийся, обмазанный клейкой древесной смолой, одетый в тогу принцепса сената гигантского размера, любимый раб консула предстал перед хозяином.
– Больше мы играть не будем. – Физиономия веселой обезьяны превратилась в физиономию обезьяны испуганной. – Пьесы эти твои дурацкие мне надоели, и играть мы их больше не будем! – с упорством повторил Сулла.
– А Марий?
– Он мне надоел.
– Что же мы будем делать?
– Мы будем веселиться по-другому.
– Как?
Сулла вдруг сбросил свою тунику и с диким воплем кинулся в бассейн, где, повизгивая, плескались кифаристки, завлекаемые пронырливыми преторскими сынками с хорошо завитыми прическами.
Примеру правителя последовали все, кого мог вместить бассейн, остальные разделились на две группы. Первая набросилась на расставленные на столах яства, и от чавканья десятков хорошо натренированных ртов вяли розы в розарии. Вторая взялась гоняться за кифаристками и актрисами, находившимися в этот момент вне бассейна. Девицы изо всех сил делали вид, что им страшно, и предпринимали массу усилий, чтобы быть настигнутыми как можно скорее.
– Да, – сказал Марк Карма, цыкая зубом, – Рим взят.
Митридат
Родос
87 г. до Р. Х.
668 г. от основания Рима
Три пары бритоголовых нубийских рабов вынесли царские носилки – огромное кресло, закрепленное на двух параллельных шестах, – и установили его на носу судна, так что зрелище предстоящего штурма должно было разворачиваться перед глазами Повелителя Востока как на театральной сцене.
Митридат был в ярости, впервые за несколько последних лет он столкнулся с неподчинением и сопротивлением своей царской воле. Остров Родос отказался встать под его руку, мотивируя свой отказ тем, что они государство вольное, подчиняются только выборным людям из жителей острова и ни в чьем покровительстве не нуждаются.
Их поддержали Ликия и Памфилия.
Чтобы зараза неподчинения не распространилась шире, царь решил пока этих жителей материка оставить без внимания, но наказать островитян, защищенных, как им казалось, неприступными укреплениями, возведенными еще давними предками. Колосса Родосского, конечно, уже давным-давно не было над входом в гавань, он пал жертвою землетрясения в незапамятные времена, но вместо него были воздвигнуты массивные ворота в виде подъемных цепей, что не давало возможности кораблям понтийцев проникнуть в гавань и оттуда развернуть наступление на город.
