Книга Запах искусственной свежести - Алексей Козлачков

– Какого гороскопа? – возмущенно вырвалось у меня, не отошедшего еще от предметов возвышенных.

– Сексуального. А что тут такого-то? Ну, или эротического, не знаю точно, один черт, – сказал Эдик, раздраженный моим возмущением.

Я молча повернулся, уже схватился за ручку двери и с облегчением подумал, что сейчас продолжу праздник. Надо же, мимо одной рюмки я из-за этого Эдика уже пролетел. Он все время выступает с дурацкими, совершенно низменными предложениями, а там без меня самогонку допивают и о русской душе толкуют!..

Но тут он назвал сумму обещанного гонорара, и я выпустил дверную ручку из собственной. Гонорар равнялся нашей месячной зарплате, правда, на двоих. Но все равно хорошо.

Тогда я сказал ему, что, конечно, за такую сумму можно написать все что угодно, но как раз меньше всего этот гороскоп. Поскольку я не являюсь специалистом ни в том, ни в другом, в смысле – ни в гороскопах, ни в сексе. Я и обычных-то гороскопов не только никогда не писал, но даже не прочитал ни одного до конца. Я даже всех знаков зодиака не знаю, только штуки две-три. Не надо ли этому женскому изданию за те же деньги статью о влиянии Достоевского на Кьеркегора и обратно? Я как раз сейчас пишу ее для одного философского журнала за гораздо меньшие деньги, но с удовольствием уступлю в женский журнал. На худой конец, я могу написать им про ветхозаветную чувственность у Розанова…

Тут Эдик хмуро перебил меня:

– Да пошел ты со своей ветхозаветной чувственностью, проявляемой Корнеем Чуковским к Агнии Барто!.. Им это не надо. Послушай, я все придумал, – сказал он уже спокойным серьезным шепотом. – Мы берем какой-нибудь обычный гороскоп, той же Глобы, к примеру. Я уже достал. Нам понадобится эта – как там ее?.. Да, «Камасутра». В машбюро у девок есть экземпляр. Ну и чего там еще? Книжка какая-нибудь типа «Молодым супругам». Это ты возьмешь в библиотеке. Поспеши, через полчаса она закрывается. Все остальное – фантазия. Кто из нас пишет диссер на тему «Категории мотивации нравственной оппозиции»? – съехидничал он, слегка переврав тему моей диссертации. – Это ж, поди, потруднее будет, чем какой-то там сексуальный гороскоп написать. Не робей, Жека!..

– Может, все-таки эротический? – с надеждой спросил я.

– Да какая разница! Хоть порнографический, – ответил он. – Ты пойми, я и без тебя справился бы, но уж больно времени мало. Завтра в три за ним приедет курьер из «Женских дел». Так что я делю этот суперзаработок с тобой, как с лучшим другом. Поэтому бросай пить и дуй в библиотеку. Делим объем поровну, по шесть знаков зодиака, завтра встречаемся и дорабатываем.

Я зашел в комнату литературного отдела и будто бы не уходил оттуда!

Ашот, продолжая дирижировать килькой на вилке, читал свое очередное метафизическое сочинение:

Взлетев к вершинам мирозданья,

Я одинок, я весь намок…

Самогонки в бутылке порядком убыло, а редакционный народ нетерпеливо ерзал, измотавшись внимать нездешней гармонии. Я стал прощаться, что вызвало едва скрываемую радость. Одним питухом меньше. Но было и удивление, от которого иные, убаюканные мерным покачиванием четырехстопного ямба, даже проснулись. Небывалое же дело! Человек уходит не допив бутылки, а там еще и вторая есть, непочатая!

Куда обычнее была другая ситуация. Допив до капли, все смотрели друг на друга влажными тоскующими взглядами, начинали рыться в карманах и скидываться – у кого сколько, а потом бежали за добавкой. Я и сам жалел, что ухожу, но дело не терпело.

О если б я предвидеть мог

Неимоверные страданья,

Что ждут меня без упованья…

Гудение Ашота не умолкало. Это был явно сонет. Мне ужасно хотелось дослушать его до терцетов.

«На что мне приходится менять этот высокий накал!» – подумал я, кивком распрощался и вышел из редакции.

2

Придя домой, я сказал своей подруге Насте, что должен срочно настрочить статью по теме диссертации, поскольку сказать ей правду про сексуальный гороскоп я не решился. Настя была девушка интеллигентная, воздушная и возвышенная, тоже научный работник. Ну, в смысле – училась в аспирантуре и писала диссертацию на тему «Мыслеобраз греха…». Нет, мне теперь не упомнить. Короче – по старинной французской гравюре. Таковые, довольно-таки, следует признать, красивые, висели у нас на всех пустых пространствах стен в съемной квартире и даже на двери туалета, правда – только с внешней стороны.

На внутреннюю я повесил что-то действительно для души, хоть и в купальниках. Да и эти картинки стали причиной широкомасштабных по времени и постоянству Настиных рассуждений о моем падении. Она видела в них проявление вульгарности, дурного вкуса и даже почему-то склонности к извращениям.

Все это я мужественно терпел, решив для себя отстоять собственную идентичность хотя бы в этом малозначительном вопросе, чего бы мне это ни стоило. Ибо во всех других жизненных проблемах, как важных, так и не очень, я давно уже плелся у своей возлюбленной в поводу, даже не пытаясь сопротивляться, просто по причине сильной любви, такое бывает.

Но в этом вопросе я уперся, нашел в нем свои собственные Фермопилы, где лучше уж умереть, чем сойти с места. Пусть даже и вопрос-то этот был для меня не самый принципиальный. Важно лишь, что это был кусок моей собственной, с кровью и нервами отвоеванной территории. Последний, так сказать, оплот, пусть и висящий в сортире. Это обстоятельство немного облегчало мне оборону.

Я говорил ей: «Ну подумай, любимая, не гравюры же сюда вешать. Это осквернит сам, так сказать, мыслеобраз».

И она нехотя… ну, если не соглашалась, то отступала, не прекращая время от времени возобновлять новые атаки. Она понимала, что, как только сокрушит эту цитадель, я окажусь в ее руках полностью.

Все это я рассказываю вам, друзья, вовсе не затем, чтобы у вас составился оконченный образ подкаблучника, хотя мне это и не стыдно вовсе. Мне хочется лишь дать вам понять, что за человек была моя Настя. Я боялся, что она вдруг узнает о том, до чего докатился ее избранник, взявшись за этот заказ после своих литературно-философских штудий. Это могло бы сильно повлиять на наши отношения. Мы как раз собирались с ней пожениться. Я ее, признаюсь, очень любил и не мог рисковать нашим будущим.

Все свободное время, которого у нее было много, моя Настя полулежала на кровати, завернувшись в разные красивые шали. Очевидно, она подражала каким-то классическим образцам совершенной женственности, взятым из книг. Настя курила, разглядывала альбомы с французскими гравюрами или листала мудрые книжки. Такие обычно читают в юности, в основном ради того, чтобы укрепить в себе чувство превосходства над окружающими. Иначе и в руки бы их не взяли. Иногда она читала модные стихи и романы.

Я тоже, признаться, читал точно такие же книжки. Сейчас понимаю, что именно по той же причине, что и Настя. Я даже, пожалуй, читал их больше, чем она, поскольку должен же был хоть в чем-то ее превосходить.

А Настя еще очень любила, когда я разговаривал с ней или с нашими друзьями в ее присутствии словами и целыми выражениями из этих книжек. Делать это я умел, но не любил. И когда я произносил вслух какую-нибудь такую замысловатую синтаксически и совершенно непролазную по смыслу фразу, Настенька обычно отстранялась от своей книги с гравюрами. Она изящными движениями поправляла очки, заправляла свои прекрасные русые локоны за уши, куталась в шаль и смотрела на меня вдумчивыми любящими глазами, слегка приоткрыв красивые полные губы. В этот момент она бывала необыкновенно, как сейчас говорят, сексуальна, и во мне пробуждалось влечение. Именно из-за таких минут я старался с ней говорить исключительно цитатами из прочитанных книг и даже специально заучивал их в метро, чтобы не повторяться. Это была наша маленькая эротическая тайна.