Книга Тайный суд - Вадим Сухачевский

– Чё?

– А вот чё, – сказал смуглолицый. – Знакома ли тебе бессмертная трагедия Фридриха Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе»? При нынешних обстоятельствах я, конечно, имею в виду главным образом слова мавра, произнесенные им в конце третьего акта?

И снова не нашел майор Чужак ничего, кроме прилипшего этого «чё?»

– Ничё! – грозно рявкнул свинорылый. – «Der Mohr hat seine Schuldigkeit getan, der Mohr kann gehen»[27], – не эти ли слова бессмертного Шиллера вспомнились тебе, брат Фома?

– Да, брат Лука, ты, как всегда, угадываешь мои мысли. Беш?

– Беш! Анабузык! – отозвался свинорылый.

Ах, не понимал Чужак ни тарабарщины ихней и ведать не ведал ни о каком Шиллере-шмыллере с его словечками на фашистском языке, лишь одно понимал сейчас все яснее и яснее: ежели ничего не придумать – то кокнут, вот прямо сейчас всенепременно кокнут. Решат побыстрее, чем на заседании ОСО![28]Ну, жилка-жилушка, ну вытянь, заветная, хоть в последний разик!

Нашептывал он это себе беззвучно, ежась в комок, седьмым потом исходил и все нашептывал.

И снова, снова не подвела, родимая! Вот оно, слово! В нем – спасение! И родилось оно, это слово, вовсе не из головы, а откуда-то из воздуха.

Ну да, конечно! Вот оно, в воздухе витает! Тот самый запах! Тот, что шел от письма, что давал ему потрогать благодетель (тьфу ты! какой благодетель?! вражина лютая!), – ну да как ты его не зови, а ведь он, он записочку ту дал! И пахла она, эта записочка…

Да ведь точно же! Тот самый запах! Вот он, где-то совсем рядышком!

Еще раза два втянул майор Чужак этот запах обеими ноздрями, боясь попасть впросак, и наконец произнес это слово:

– Призрак!

Все взоры устремились на него. И он почувствовал: похоже, все-таки не кокнут.

По крайней мере, сейчас – не кокнут!

Глава 22

Сов. секретно (продолжение)

Запах засранца Кольки Ежова, как казалось Лаврентию Павловичу, еще не выветрился из кабинета. Какую там табличку придумал майор Чужак ему, Кольке, на шею? Коротко, без выкрутасов: «Я – говно!» Хорошая табличка, тут не убавить, не прибавить. Надо бы Чужака этого до старшего майора в звании повысить, пожалуй, заслуживает.

Где он, кстати?

Лаврентий Павлович позвонил по внутреннему – справиться. Оказалось, уже второй день как на секретном задании. Тут почему-то заскребло на душе у наркома госбезопасности: задание-то у майора было больно щекотливое и обернуться могло шут знает чем.

Чтобы отвлечься от этих зыбких мыслей, народный комиссар припомнил о приятном: как нынешней ночью кутили с Кобой на Ближней даче. Поначалу все как обычно: ну, посадили Стаску Микояна задницей на кремовый торт, ну, сыграл Клим Ворошилов на гармошке, а Микита Хрущ привычно пустился плясать гопачка, что особенно Кобе нравилось, ну, Молотову, Каменной Заднице, как его еще Ильич в свое время прозвал, под эту самую задницу каменную заливного осетра подложили, ну, Кагановичу насрали в фетровую шляпу – в общем, вроде все весело было, но как-то без особых затей. Скучновато, пожалуй, даже. Несмотря на выпитое «Киндзмараули», Коба был неулыбчив и задумчив. Тут-то он, Лаврентий, и сообщил про табличку у Кольки Ежова на груди. Думал вождя развеселить, а вот ответа такого никак не ожидал.

– Ежов? – выколачивая трубочку, спросил Коба. – А кто такой Ежов?

Кто бы еще так мог? Нет, гений, истинный гений!..

Вдруг подумалось: а случись что-нибудь эдакое с ним, с Лаврентием Павловичем, – ответ, пожалуй, будет тот же: «Берия? А кто такой Берия?» Потому что он – гений, а они все – тли. Кто вспоминает тлю по имени после того, как ее раздавит?..

Нет, снова не то, не то думал! Видно, кабинет Кольки подобные мысли навевал. Сменить надо бы кабинет. Завтра же. А покуда лучше-ка приступить к делам. Дела – они от всех гадостных мыслей лечат.

На столе лежал сов. секретный доклад с показаниями некоего Петра Недоноскина под секретной кличкой Рентген. Кличку эту он, говорят, получил за то, что умел просвечивать чужие мысли, как рентген косточки. Тут, в НКВД, от Глеба Бокия[29], контры, много осталось всякого такого дерьма.

А от тяжкой службы, видимо, Рентген этот совсем сбрендил, уж такого тумана напустил, что нарком и дочитывать не стал: какой-то волк догоняет какого-то зайца, используя, растуды его, чуть ли не эту… тригоно… в общем, фигню всякую, от которой и здоровый человек сбрендит того и глядишь… Кочегар-доцент, волка направляя, задавал ему дифферен… или еще какой-то хрен… короче, плох, совсем был плох Петька-Рентген для дальнейшей работы.

Отпуск ему дать?

Да отпуск у нас – только в одну сторону бывает.

Давно бы списать, но все же покамест это казалось наркому преждевременным. Тут дело в чем – приклеился этот самый Рентген к какой-то нищей шелупони. Там даже свои король с императором имелись (дожили, вишь, на третьем десятилетии советской власти!). Но некую пользу от вшивых этих короля с императором народный комиссар все же усматривал. Кольку вот, к примеру, Ежова, не кто иной, как они сработали. И хорошо сработали, тут ничего не скажешь! Лаврентий Павлович даже надежного человечка, майора Чужака, к ним в волчью пасть послал, немалую пользу надеялся и в дальнейшем от этих короля с императором получить. У них там нечто наподобие подземной коммуны; фигня, в общем-то, как и все коммуны, прости господи, но дел с их помощью кое-каких наворотить можно. Тут вот Деканозов[30]из Берлина пишет: там что-то подобное устроено, об этом его, Деканозова, докладная пока нечитанная лежит на столе. Вот он, Лаврентий Павлович, и собирался перед тем, как ее прочесть, с этим самым Рентгеном переговорить, а тот только: волк да заяц, да хреногометрия какая-то, да кочегар-доцент. При этом трясся весь, ветры пускал, обоссался прилюдно, говнюк, ни черта от него добиться не удалось.

Правда, еще про Призрака что-то приплел.

А Призрак этот, по всему, дельный мужик. И тоже состоит в какой-то связи с этими королем и императором. Только мыслить умеет – не то что Петька-Рентген. И мысли далеко не дурацкие и настолько близкие к тому, что Вовка Деканозов (который тоже не дурак) из Германии пишет.