Книга Исповедь зеленого пламени - Наталия Мазова

На самом деле я почти мечтаю, чтобы Храниэль оставила половину на тарелке — тогда можно будет самой доесть… Все чаще я отказываю Россиньолю — моего душевного состояния уже не скрывает и вуаль. Естественно, денег на еду у меня в обрез, и я уже три недели постоянно голодна. Но — дите надо воспитывать, особенно если в этом создании половина крови Айэрра.

А вообще, по-моему, если ребенку в возрасте Храниэль никогда не доводилось голодать, он всегда будет привередничать за столом. По своим сестрам сужу.

— А давай так, тетя Линда, — Храниэль шлепает ложкой по тарелке, во все стороны летят сметанные брызги. — Я еще съем вот этот кусочек, вот этот, этот и тот. И больше не буду. Ладно?

У меня не хватает силы воли с нею бороться. Интересно, что будет, если у меня когда-нибудь появится свое такое чудо?

— Ладно. Но только потом не говори, что голодная, и яблок у отца не выпрашивай.

— Я сытая, — поспешно заявляет Храниэль. — Живот толстый-претолстый, больше ничего не влезет.

— Даже жженый сахар? — дразнюсь я.

— А жженый сахар — это не еда, — и снова отцовские искорки в глазах. — Жженый сахар — это вкусинка!

Компромисс достигнут, и я снова склоняюсь над своим рукодельем, но краем глаза все же слежу за Храниэль — как там обстоит дело с оговоренными кусками? Маленькая полу-Нездешняя заталкивает их в рот, давясь, словно ест лягушку, и всем своим видом показывая, как она не любит мою стряпню. Я притворяюсь, что полностью занята обшиванием черного бархатного кружка по краям перламутровыми листочками — через один темно-розовыми и золотисто-алыми. Будет новая застежка на плащ…

— Все, — деловито произносит Храниэль, поспешно отодвигая тарелку, и затем неуверенно добавляет: — Я хорошая.

— Хорошая, хорошая, — соглашаюсь я, вздыхая. — Давай мешай сметану.

Радостно повизгивая, Храниэль залезает на стул с ногами, тянется за большой кружкой, в которой мы остужаем «вкусинку», и немедленно въезжает локтем в мой бред кулинарии. На рукаве золотистой нарядной блузки расплывается отвратительное пятно из помидорно-сметанного соуса. Я мысленно издаю самый леденящий кровь стон из всех, которые когда-либо слыхали на старых кладбищах. Нет, определенно этот день будет стоить мне пяти лет жизни, никак не меньше.

Пока Храниэль сосредоточенно крутит ложечкой в сметане с сахаром и превращает ее в некое подобие крема для бритья, я достаю большую закопченную ложку, смазываю ее маслом, сверху насыпаю ровный слой сахара и протягиваю к очагу. Храниэль тут же все бросает и завороженно следит за тем, как сначала тает масло и сахар плавает в прозрачной жидкости, как затем внезапно плавится сам сахар, и в ложке пенится коричневая масса с острым запахом. Не теряя ни секунды, я быстро окунаю ложку в заранее приготовленную сметану — громкое шипение наполняет кухню, и Храниэль снова радостно взвизгивает. Вооружившись своей маленькой ложечкой, она тут же извлекает получившийся бесформенный леденец, не дожидаясь, пока тот окончательно остынет, и сосет его с видом величайшего блаженства. На мою долю остается то, что пригорело к ложке.

И так несколько раз, до тех пор, пока сметана не пропитается жженым сахаром до желтовато-кремового цвета и сама не станет «вкусинкой» — в этом-то и заключается главный номер программы.

Храниэль перемазалась как поросенок — смуглая мордашка в сахаре и сметане, темно-красные новые штаны в золе. Я бы на месте Хозяина устроила мне большую головомойку за подобное неумение уследить за дитем — но в том-то и дело, что он, скорее всего, даже и не заметит…

Говорят, что смертная, ставшая матерью Храниэль, обликом была почти неотличима от Райнэи… Не мне судить — она родила дочь и умерла в тот год, когда я впервые раздвинула ткань мироздания и еще знать не знала ни о какой Башне Теней. Сейчас девочке шесть, и несмотря на то, что она воспитывается среди людей и как человек, у нее темно-карие глаза без белков. Клеймо рождения ничем не смоешь… И черная атласная челка над глазищами юной Нездешней, и ужасно жизнерадостный характер — со всеми в Башне она на «ты», все мы для нее тетя Нодди и дядя Кермо, а теперь еще и тетя Линда, трать-тарарать…

Вы только не подумайте, что я имею что-то против Храниэль. В ней бездна обаяния, но я… из меня нянька, как из страуса папа римский, и от этой работы я медленно сатанею. Женщинам с двумя мужскими стихиями детей, пожалуй, вообще нельзя доверять.

— Вкусно было, — Храниэль выскребает остатки со стенок кружки. Вот это, будьте спокойны, она доест до последней капельки — можно посуду не мыть.

— Ну раз вкусно, пошли спать. Только сначала умоемся.

— А папа?

— Какой папа? Уже одиннадцать часов! Все хорошие девочки давно спят, а то в полночь придет злой зверь Намелискр[5]и всех, кто не спит, живенько утащит к себе под Тень.

— А фы вне фкафку на нофь рафкавеф? — даже с зубной щеткой во рту Храниэль не умолкает.

— Расскажу, только не я. Сегодня очередь дяди Кермо, вот пусть он и рассказывает.

По дороге в спальню Храниэль хватает с полочки мою недоделанную застежку — всего три листочка осталось пришить — и долго вертит в руках.

— Красиво, — наконец приходит она к выводу. — Это как солнечное затмение. Когда мы с тетей Ринуйл плавали на большом корабле, я видела солнечное затмение… — она продолжает оживленно рассказывать, но я уже не слушаю. А ведь и вправду чисто солярный символ, и отнюдь не светлый — устами младенца…

Убедившись, что Храниэль легла и никаких провокаций с ее стороны не предвидится, я беру магический кристалл — уж больно неохота топать на самый верх Башни, в логово Кермо.

— Я ее уложила, — говорю я с ноткой злорадства. — Теперь твоя очередь. Иди рассказывай очередную страшненькую и длинненькую.

…Из спальни доносятся приглушенные голоса, на пол ложится тонкая полоска света. Хозяина все еще не видать. Я снова верчу в руках «солнечное затмение», корона которого уже полностью доделана.

Так значит, солярный символ?

Выругавшись, я достаю коробочку с розовым жемчугом и продеваю иглу в первую бусину.

БРАТ МОЙ, КРЕСТ ТВОЙ В КРУГЕ,

БРАТ, КРУГ МОЙ ОБЪЯЛ КРЕСТ…

И вот уже розовый жемчужный крест светло и страшно сияет на черном бархате… Набросив плащ, скалываю его у горла своим изделием и подхожу к зеркалу.

Рубашка в цвет крови, а туника черная, и из черного шелка длинный плащ. И застежка эта разнесчастная… даже не верится, что сделала ее своими руками.

— Леди Залов. Ночи, — с ненавистью шепчу я своему двойнику в глубинах ночного стекла. — В таком прикиде тебе только… принимать судьбоносные решения, а не воспитывать чужую дочь!