Книга Ведьма войны - Андрей Посняков

– Ты хоть одно слово перевела верно, девочка? Нам из того, что говорили дикари, а им о том, что говорили мы?

– Вы бы все перепутали, – поморщилась Митаюки, поправляя палочкой угли. – А я сказала и тем и другим то, что они должны были услышать.

– И что должен был услышать я?

– Белокожие иноземцы сражаются за веру. Они хотят, чтобы все молились их богу Иисусу Христу, и больше им не нужно ничего. Они помогут вам завоевать все племена и селенья, но взамен не возьмут себе ничего. Они только разорят святилища, заберут идолов, оставят кресты и уйдут. А вы, твой народ, великий вождь, останетесь править миром второго солнца.

Митаюки поймала хмурый взгляд Матвея и поспешила оправдаться:

– Вождь спрашивает меня о боге, хочет больше узнать о вере. – Она положила ладонь мужу на колено. – Я ему рассказываю, что знаю.

Серьга кивнул и взялся за кувшин.

– Трудно поверить в такую щедрость, – цикнул зубом великий вождь.

– Скоро ты убедишься, что это именно так, – пообещала чародейка. – Кроме славы их бога Иисуса Христа, иноземцев ничего не интересует. Кланяйтесь их крестам, не мешайте им разорять святилища, и они станут вашими вернейшими союзниками.

– Пусть так… – улыбнулся Матвею вождь. – Но почему ты столь рьяно стараешься им помогать? Ты тоже посвятила себя богу белокожих?

– Мой муж отдал всего себя служению Иисусу, он желает донести эту веру до края земли, и более ему ничего не нужно. Матвей бескорыстен. Но вот я… Я бы предпочла жить богатой, сытой, хорошо одетой и в большом хорошем доме. Мужу сие безразлично, но вот если твой народ после общих побед будет дарить мне, скажем, трех-четырех пленниц из ста, меха и шкуры, украшения, слуг, одежду, лодки, помогать со строительством… Тогда бы и я настраивала мужа более дружелюбно… К твоим интересам. Я ведь, как ты заметил, умею это делать. Могу добиться благоволения к тебе, могу расположить его к другому племени.

– Это уже больше похоже на правду, – рассмеялся вождь, берясь за кувшин. – Если муж не балует жену, она начинает баловаться сама. Вот только зачем тебе рабыни? Вроде как не женский они интерес…

– У мужа много воинов. Чтобы они прислушивались к моим желаниям, нужно как-то их награждать. Воинам всегда мало женщин, они будут благодарны мне за лишние ласки.

– В тебе воистину кипит кровь знатного рода, – признал тотемник. – Ты знаешь, чего хочешь и как этого добиться. Мне это нравится. Если твои обещания окажутся правдивы, я исполню любые твои пожелания. Для властителя мира второго солнца это сущая малость.

– Ты не пожалеешь об этом, вождь, – кивнула Митаюки. – Однако открой и ты мне одну тайну. Отчего шаманы столь слабо защищали святилище? Я готовилась к великой битве!

– Пророчество верховного колдуна гласило, что смерть шаманов спасет народ Пы-Ямтанга от гибели, – усмехнулся вождь. – Горожане как-то сразу согласились на сию жертву, а вот шаманы стали тихи и пугливы… Полагаю, если воины твоего мужа действительно сражаются со святилищами, а не племенами, то подобное вы видели уже много раз.

– Столь верных пророчеств… – Увидев лодку, Митаюки оборвала фразу на полуслове, приподнялась: – Наконец-то! Это верный помощник моего мужа, Ганс Штраубе. Нужно позвать его к нашему очагу.

– Передай, что верховный вождь Пы-Ямтанга, почтенный Тарахад, и его гости желают разделить с вождем свою трапезу.

– Сотником, – уточнила чародейка. – Сотник Ганс Штраубе, атаман Матвей Серьга и его жена Митаюки-нэ стали сегодня твоими гостями.

– Я почтен, уважаемые. Сильно почтен…

Пир длился до глубокой ночи. После второго кувшина казаки и тотемники нашли некий общий язык, после третьего начали друг друга понимать, после пятого – позволили присоединиться к веселью пленным сир-тя.

Гребцы общего веселья не разделяли – однако хотели есть и потому от угощения не отказывались.

Больше всего Митаюки опасалась, что сир-тя из рода двуногов попытаются перерезать пьяных врагов, когда те, хмельные и объевшиеся, вперемешку попадают спать. Однако и среди мужчин нашлись соображающие люди – перед сумерками Силантий, Ганс Штраубе и несколько воинов из горожан пленников все-таки связали.

С рассветом, подкрепившись остатками от пирушки, казаки взялись строить часовню. Горожане им активно помогали. Не столько из любви к неведомому пока христианству, сколько из интереса к инструменту белокожих дикарей и странному способу строить. Привычные сир-тя каменные топоры рубили деревья куда как хуже стальных, и потому тотемники старались по возможности обходиться без этой трудной работы. Стволы сухостоя перетаскивали в город целиком, а потом пережигали в очагах: пополам, еще раз пополам, и еще. Для чумов шли слеги толщиной в руку, самое большее в две. С такими деревьями справлялись и каменные топорики.

Бронзовыми топорами сир-тя не пользовались вообще: они были еще хуже каменных, быстро тупели и сминались.

Железные топоры белых, с наваренной на лезвие полоской каленого булата, резали древесное волокно легко, как мясо, каждым ударом погружаясь на пол-ладони, и даже сосны в обхват размером падали под их ударами уже через четверть часа. С таким инструментом, понятно, дерево можно уже не только на опоры для шкур использовать, но и стены полностью из него класть.

Тотемники, работая вперемешку с пленниками, носили на мыс длинные, в пятнадцать шагов, бревна, где полуголые казаки рубили на их краях чашки[2]. Венец за венцом стремительно поднимались прямо на глазах, и на черных угольях святилища еще задолго до сумерек выросла белостенная, пахнущая смолой и влажной травой церковь.

Горожане бродили вокруг в восхищении. Мужчины – поражаясь прочности дома и могуществу дикарского инструмента. Женщины – заглядываясь на самих дикарей, чьи блеклые тела были куда как уродливее холеных воинов сир-тя. Но покрывающие тела и руки глубокие безобразные шрамы, играющие под кожей мышцы, ловкость владения оружием придавали этому уродству привкус такой силы и мужественности, что девушками овладевало странное томление и желание прикоснуться к этим шрамам и телам. И лучше всего – вдали от любопытных глаз.

Покрытого сажей истукана Ганс Штраубе, стараясь не привлекать внимания, загрузил на самую большую из лодок – тут же просевшую по самые борта – и прикрыл рогожкой из лыка.