Книга Поводыри богов - Татьяна Алферова

Холодный гороховый суп не повредил ему, желудок наутро сработал прекрасно, как никогда.

Однако ненавистный платок опять уменьшился, а ведь Данилыч не просил, чтобы теща умерла. Он не желал ей зла в общем-то. Ну что же, организует похороны, жену поддержит. Теща наследства не оставит, не с чего, придется хоронить на свои, на урезанную зарплату. Но жену укорять не стал, ни полунамеком не попрекнул, «лендкрузер» даже не вспомнил. На нем и отправились, приятно все-таки на такой машине, заодно проверить, как автомобиль себя на больших перегонах поведет.

Похоронами распоряжался какой-то знакомый тещи из местной городской «знати». Данилыч сразу поставил его на место, мол, дело наше, семейное, но тот не услышал, не встал, куда указали. Собственно, все уже было сделано и обговорено, Данилычу в процесс не вставиться, поздно. Деньги дал, достаточно на нормальные похороны, ну а раз этот решил выпендриться – его дело. На поминках этот долго не рассиживался, перед уходом вызвал Аллу от гостей, поговорить. Данилыч, конечно, пошел за женой: этот расспрашивал о работе, всучил Алле визитку: «Позвони. Помогут».

Данилыч хотел вспылить, сам способен жену обеспечить, она не нуждается в чужой опеке, но отчего-то удержался. Поминки, как-никак. С женой дома разберется.

– Хахаль, что ли, бывший? – довольно мирно, с добрым юмором даже, спросил, когда выезжали из городка на следующий день.

– Ученик отца, – кратко и сухо объяснила жена и закрыла глаза, а слезы побежали по неизменно розовым щекам, словно дожидались, когда она зажмурится, словно с открытыми глазами плакать было невозможно.

В Петербурге начался февраль, проклюнулось солнце, задул колючий ветер, установились морозы. Под стеной Петропавловской крепости устраивались первые полураздетые безумцы – загорать. Другие, обряженные в ватные штаны и закутанные шарфами, расселись над лунками посреди Невы в ожидании пропахшей нефтью мелкой рыбы для своих кошек. С Ладоги везли первую корюшку: над Васильевским островом робко пробивался меж выхлопных газов запах свежих огурцов, характерный для корюшки, и колотого льда. Каждый день по нескольку часов было по-настоящему светло и как-то особенно отчетливо холодно. Девушки на пешеходных переходах начали улыбаться пропускающим их машинам, но Данилыч, когда был за рулем, этим не злоупотреблял, в том смысле, что всех не пропустишь.

Жена проявила самостоятельность в очередной раз, позвонила по телефону, указанному на полученной визитке, и устроилась на новую работу практически сразу же. Данилыч не возражал, хватит ей на полставки сидеть, деньги нужны, ну и отвлечется тоже от потери родственниц и проблем на службе у родного мужа. Размер оклада жены ошеломил его: так не бывает. Через месяц-два, максимум полгода, фирму наверняка закроют: налоговая комиссия или еще кто. Но через месяц-два, когда в городе бесповоротно потеплело и дружно закапало со всех карнизов, зарплату жене увеличили, правда, стали отправлять в командировки в Ленобласть и дальше, и Данилыч, скрепя сердце, взялся приучаться ходить в продуктовые магазины. Черт, если бы он действительно существовал, не выполнял своих обязательств ни в какую.

Жена подтянулась, постройнела, сделала новую стрижку, вообще зачастила в парикмахерскую. На официальные приемы, которые на ее работе случались часто, иногда в первоклассных ресторанах на Невском проспекте, ходила вместе с Данилычем, тоже подстриженным у хорошего мастера и облаченным в какой-нибудь из новых костюмов. Брендовых костюмов. Данилыч стал выглядеть весьма импозантно и старался не думать о собственной работе. Несколько раз предлагал жене устроить его в ту же фирму, где она подвизалась, там-то он сумел бы развернуться! Самолюбие жестоко страдало от разницы их зарплат и положений, он держался из последних сил. Жена умело отговаривалась, отшучивалась, насколько ей позволяло скверное чувство юмора, вспышки его гнева вязли в ее безразмерной мягкости.

Спелой весной, когда с бульваров по всем путям-дорогам поползли красные толстенькие гусеницы тополиных сережек, перед выходом с супругой на очередной прием по случаю ее грядущей длительной командировки не куда-нибудь, а за границу, Данилыч сорвался. Кричал жене, что та специально не хочет, чтобы они работали вместе, чтобы ей легче было вертеть хвостом перед начальством (знал, разумеется, что это не так, иначе бы и дня с Аллой не прожил), что неизвестно, за что ей платят такие деньги, что наговорила своему боссу про родного мужа черт-те что, потому тот на приемах и двух слов не скажет с Данилычем, что виноват во всем тот знакомый тещи и еще неизвестно… Но прикусил язык, сумел себя обуздать – все-таки он человек воли. Пока не стоит перегибать палку.

– Данилыч, – жена пальцами оттянула уголки глаз, чтобы не размазался макияж, слезы дрожали, не проливаясь, – Петр Федорович, ученик отца, поставил условие: ты не должен работать в этой фирме. Он странный человек, Петр Федорович. И в детстве был странным. В духовную семинарию собирался поступать, между прочим.

– Между каким прочим? – Данилыч чувствовал, что руки немеют, а в затылке разрастается огненная бляшка гнева. – При чем тут семинария, на что ты намекаешь, дура? – Вытащил желтоватый чертов платок, ну конечно, другого платка в кармане и не сыщешь боле, звучно высморкался, бросил платок на пол и двинулся к мини-бару в гостиной. Достал бутылку коньяка, распечатал, отхлебнул из горлышка, но тут же поставил темную бутыль на журнальный столик, принес из кухни тонкостенный стакан, налил до краев и тогда уж выпил.

– Я все равно не уволюсь, – жалко сказала жена, разрыдалась, заперлась в ванной, но долго не просидела, вернулась отнять у мужа бутылку. Не отдал. Плевать на здоровье, пусть ей будет хуже, пусть запой.

На прием, устроенный фирмой в помпезном историческом ресторане с небольшим банкетным залом для избранных, расположенном неподалеку от нелюбимого Данилычем по неведомой причине Аничкова моста, они не пошли. Данилыч был нехорош. Но через день жена все равно уехала: визы, билеты, бронь в гостинице и все такое, по большому человеческому счету неважное.

В запой Данилыч не ударился, его снедала злость. Недалекий коллега назвал бы это завистью, но то была честная злость на несправедливость мира, где лгут даже черти. Проект зарубили, в начальники не вышел, деньги в семью – относительно нормальные деньги – приносит жена, куда уж хуже. Ничего из желаний не исполнилось по сути, а проклятый платок уменьшается. Разве что новая квартира налицо, но и то оказалось лишь совпадением.

Жена, да. Жена! Сидит сейчас за тридевять земель под ненашим постоянно ласковым солнцем, в кафе на открытой террасе, наряженная в дорогую безвкусную юбку, фисташковое мороженое жрет за десять евро. С коньяком. Менеджеры вокруг угодливо вертятся: Алла Николаевна то, Алла Николаевна се. Тьфу! А он тут один, даже любовницу не завел. Данилыч никогда не подумал бы «бабу не завел», уважительно относился к своей речи и мыслям. А почему не завел, с каких-таких рыжиков? Вопрос! Зеркало в гостиной на его вопрос недоуменно промолчало. К своей внешности, в отличие от имени, Данилыч относился с большой долей нежности. В какой-то книге меж альбомов на нестандартно высокой полке заказного шкафа нашел гравированный портрет польского дворянина XVIII, а может, и XVI века, неважно – одно лицо с ним! То есть с собой. Аристократические узкие виски, вислые усы, пронзительный темный взгляд. Породистое лицо, интеллигентное – хоть сейчас на коня и в рыцарский зал! Рост хороший – у него, у Данилыча. Животик небольшой появился, это потому что привычный гастрит давно не давал о себе знать, животик – дело поправимое, и при его росте почти не заметен. Куда женщины смотрят? Нет, не так! Они наверняка смотрят, но он себе воли не давал. Именно он. Хватит!