Книга Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля - Агнета Плейель

И вот однажды Ян и Си нашли друг друга через газету «Тонг-тонг». К тому времени оба они постарели, он жил в Австралии, она – в Швеции. Однако переписка завязалась настолько оживленная, будто они никогда не расставались друг с другом. Так Ян и Си снова подружились, и когда он с женой бывал в Амстердаме или Копенгагене, Си отправлялась туда, чтобы смеяться и плакать вместе с Яном и делиться с ним самыми сокровенными тайнами. И вот теперь Яна не стало, а вместе с ним – и их мира и девочки по имени Си. И пока в Австралии умирал неизвестный мне старик, Си бродила во сне по незнакомому городу, из которого ей не суждено было выбраться.

«Я проснулась в слезах и сразу поняла, что это значит: смерть».

Эмиграция – знак нашего времени, но разве мечты о возвращении могут облегчить разлуку с родиной? Или изгнанник сам не понимает, что это невозможно? Долгие годы он видит сны о доме, лугах, улицах, людях из детства, чувствует на языке вкус вина, вдыхает запах свежей земли и ветра, шелестящего ветками акации или черешни; слышит звуки, которые не отзываются эхом, – и фрагменты прошлого соединяются в более или менее целостную картину; но только в его воображении. На самом же деле время изменило до неузнаваемости не только эту страну, но и его самого.

И вот эмигрант ступает, сжимая в руке край шляпы – богатый или нищий, как в день отъезда, – на берег своей первой родины. Чего ему ждать от этой встречи? Дома снесены или перестроены, проложены новые дороги, он не видит вокруг ни одного знакомого лица. Пройдет совсем немного времени, прежде чем он поймет, что возвращение – самая невозможная вещь на свете.

Но когда Си после более чем полувековой разлуки снова захотела увидеть страну своего детства, я поехала с ней. Потому что тоску по этой земле, которая вдруг стала невыносимой, Си унаследовала от своего отца, дедушки Абеля.

Путешествие получилось в высшей степени необычным. Где-то на высоте семь тысяч метров над землей пилот объявил, что мы пролетаем над Сурабаей – городом крокодилов на Золотой реке, – и Си заплакала. Заливаясь слезами, она объявила, что сейчас находится прямо над тем местом, где родилась.

Все это показалось мне странным.

Последние несколько недель я просто бродила по городу, пытаясь прочувствовать его душу.

Париж выстроен из камня той земли, на которой стоит. Холм Монпарнас почти целиком состоит из шахтовых отходов. Но особенно хорошо это видно в парке Бьют-Шомон, рельеф которого испещрен кратерами и карьерами древних каменоломен.

Сегодня я прочитала, что идея принадлежала Осману[32]. Это он, вместо того чтобы засыпать углубления в земной коре, придумал выстроить на их месте фантастический парк. На его окраинах есть глубокие пещеры, изнутри поросшие мхом. А в центре – преобразованный в озеро кратер, посредине которого высится романтическая скала. На нее можно попасть по шаткому деревянному мосту, чего я в тот раз не сделала, потому что шел дождь.

Спуск под землю под проливным дождем осуществился близ площади Денфер-Рошеро. Через обычную дверь на самой обычной улице. Перед ней тут же образовалась очередь. Одни стояли под зонтиками, другие прикрывались газетами. Наконец створки распахнулись. Нужно было купить билет – почему бы и нет?

Воздух в подземелье оказался затхлый, как в подвальной прачечной, где кипятят белье. Крутая каменная лестница переходила в деревянную, уводя в глубь подземных коридоров, простиравшихся на многие сотни километров под парижскими улицами. По их краям высились штабеля человеческих костей, на которых скалились груды черепов. В парижских катакомбах покоится более шести миллионов скелетов. По мере того как наверху возводили новые дома и прокладывали бульвары, захоронения вокруг церквей упраздняли, а останки свозили сюда.

Более ста лет продолжалась транспортировка. Серые похоронные процессии, вереницы запряженных в катафалки лошадей – типичный сюжет картин того времени, их можно видеть в музее Де-ля-Вилль. И останки не складывали в катакомбах как попало: могильщики проявляли не только уважение к покойникам, но и фантазию.

Вставленные в штабеля костей черепа образуют причудливые узоры. В некоторых местах высятся странные монументы с элементами интарсии. Здесь работали настоящие художники, сделавшие смерть произведением искусства – чисто фольклорный мотив, напоминающий о зловещих мексиканских культах.

И хотя теперь уже невозможно определить, какая кость кому принадлежит, повсюду установлены мраморные таблички с указанием изначальных мест захоронения и даты перенесения останков в катакомбы.

Я бродила там часами, вдыхая терпкий запах смерти. Смотрела в пустые глазницы, как в лица людей в метро или булочной. Понятно, что при жизни они не были так похожи.

У останков с кладбища при церкви Сент-Эсташ я задержалась. Здесь покоились мои соседи с улиц Ру-Монмартр и Ру-Монтогери. Возможно, кто-то из них жил в моей комнате, родился там, любил и умер. Судя по табличке, их перевезли сюда за два года до Великой французской революции, в 1787 году.

Тогда еще Сент-Эсташ была действующей церковью. Это потом революционеры разграбили и осквернили ее, устроив там праздник с участием проституток. Все кончилось пожаром, в котором само здание уцелело, после чего было перестроено в Храм Земледелия. А Нотр-Дам стал Храмом Разума. Насколько это было разумно?

Я не знаю. Революция пожирает своих детей. Вскоре казнили Дантона, потом Робеспьера. Их останки тоже покоятся в Денфер-Рошеро, только неизвестно, где именно. Обезглавленных гильотиной хоронили в братских могилах, но в свое время кости революционеров тоже погрузили на катафалки, медленно потянувшиеся по парижским улицам. Могу представить себе, как подмигивал могильщикам извозчик, набивая трубку: «Угадайте-ка, кого я вам сегодня привез?»

Не исключено, что тот день тоже выдался дождливым.

По Парижу тянулись подводы, груженные миллионами скелетов, так что под землей вырос другой город, не менее населенный, чем наверху. Парижане, без сомнения, о нем помнят. Но и я за несколько часов, проведенных в обществе мертвых, тоже кое-что поняла.

В смерти человек сохраняет свою индивидуальность. До сих пор я думала, что все черепа одинаковы, но это не так. Они различаются формой лба, глазниц, прикусом. Опытному глазу невозможно их перепутать вопреки установившейся точке зрения.

Там я научилась это видеть.

Иногда бесконечные ряды полок с костями прерываются табличкой с афоризмом или стихами, например, Горация – современника этих катакомб. Примерно в то время, когда Абель с Оскаром отбыли на Яву, в Париж приехал король Швеции Оскар II, который тоже спускался в катакомбы. Он оставил после себя одно изречение, высеченное на мраморе вместе со стихами Юхана Улофа Валлина[33](«Мира не колебля, воины отступают») на шведском и французском языках.