Книга Тайная жизнь непутевой мамочки - Фиона Нилл

Со времени нашего последнего визита прошло почти шесть месяцев. Такой срок позволяет мне смотреть на моих родителей с непривычным бесстрастием. Я замечаю, что отец немного постарел и выглядит несколько более неказисто. Мать обрезала волосы, и теперь они висят неровными прядями вдоль края ее потертого воротника. Когда отец поднимает руку, чтобы обнять меня, я замечаю дырку в его джемпере. Длинные черные волоски торчат у него из ушей и ноздрей, как маленькие неподстриженные кустики.

Он надел галстук, чтобы угодить Петре, которая считает, что мужчина полностью одет только тогда, когда на нем галстук. Тем не менее, в сочетании с шапочкой это выглядит как еще большее издевательство. Конечно, как только я скажу ему, что она уезжает в Марракеш жить со своей прежней любовью, он избавится от потребности подшучивать над ней. Такие поступки он одобряет, хотя никогда не совершил бы ничего подобного сам. Как и мне, ему нравится быть ведомым.

Том собирается с силами, чтобы выдержать одно из фирменных рукопожатий моего отца. Из предосторожности он не стал снимать кожаные перчатки. Теперь он стоит рядом с тестем, возвышаясь над ним на полголовы, и кладет левую руку ему на плечо в попытке ослабить хватку.

Мать прячется где-то в глубине. По причинам, недоступным моему пониманию, она постоянно балансирует на грани домашней войны с Петрой. Я замечаю, что деревянный пол в холле покрыт лаком, но когда я передвигаю китайскую тарелку на каменном подоконнике, чтобы освободить место и положить туда ключи от автомобиля, отблески солнечных лучей врываются в дом и высвечивают слои пыли. Скорее всего, она поменяла простыни в спальне, но забыла почистить ванну. Кладовая, как обычно, набита старыми газетами, пластиковыми упаковками, которые она зачем-то хранит и не дает выбросить, и горами белья в черных мусорных пакетах, стоящих в том же самом месте, где они были во время нашего прошлого визита.

С тех пор как она познакомилась с моим отцом, будучи преподавателем в Бристольском университете, где до сих пор несколько раз в неделю проводит занятия на кафедре английского языка, и по сей день у нее всегда находится оправдание за пренебрежение домашней дисциплиной. Я, напротив, выбрала другой путь. Тот факт, что я оставила работу вскоре после рождения Джо, был источником недовольства моей матери, которая не могла поверить, что я бросила работу, которую очень любила, чтобы запереться дома с детьми.

— Ты собираешься стать домохозяйкой, — произнесла она с еле скрываемым отвращением, прикрывая дверь кладовой, чтобы Том не мог нас услышать. На лампе не было абажура, и сквозняк, которым тянуло из-под кухонной двери, заставлял лампочку слегка раскачиваться. На стенах вокруг танцевали тени, вызывая у меня легкое головокружение.

— Мама-бэбиситтер — более политически корректный термин, — поправила я ее. Я знала, разговор будет трудный. Ибо, несмотря на то, что моя мать исповедовала принципы либерального воспитания, она при любой возможности стремилась предписывать мне и моему брату, как мы должны жить.

— Дело в Томе, не так ли? — полу утвердительно спросила она. — Он хочет видеть готовую еду на столе, приходя домой. Он хочет превратить тебя в свою мать, заключить тебя в гарнитур-двойку.

С тех пор как она начала носить шерстяной свитер с воротником поло, надевая поверх него длинное платье с кричащим цветастым узором — такие кое-кто неодобрительно называет кафтанами, — я перестала обращать внимание на ее комментарии по поводу гардероба Петры.

— Мы не очень-то много усердствуем с вечерней готовкой, если только он сам не возьмет все на себя, — возразила я. — По сравнению со многими мужчинами он всегда готов мне помочь и знает, что со мной на домашнем фронте немало проблем.

— Ты критикуешь мой способ ведения домашнего хозяйства? — спросила она.

И я не могла не рассмеяться. По причине своего демонстративного презрения ко всему, что имеет привкус привязанности к дому, она всегда пресекала любые намеки на неудачи в быту.

Думаю, она воспринимала это как покушение на свое желание продолжать работать. Не имеет значения, сколько раз я повторяла ей, что тринадцатичасовые смены до половины двенадцатого ночи гораздо менее совместимы с воспитанием детей, чем ее собственные непродолжительные отлучки для чтения лекций о Д.Х. Лоренсе, — она по-прежнему возвращается к этой теме с обескураживающим постоянством.

Возвращение в дом, где ты выросла, вместе с мужем, детьми и свекровью на буксире — удовольствие сомнительное даже в лучшие времена. С одной стороны, теплая приязнь близких и повторение привычных ритуалов. Например, я помню, что нужно захватить с собой наверх скрепку, если хочешь принять ванну, для того чтобы вынуть потом затычку. Или что в шесть часов утра я буду разбужена шумом, производимым в спальне родителей отцом: он готовит утренний чай по системе «Тисмейд»[53]. Я знаю также, с какой силой надо нажать на кнопку унитазного слива. С другой стороны, воспоминания детства и юности вонзаются в душу, расталкивая друг друга и отбрасывая тебя назад во времени. Хотя главным образом они добрые, но беззащитность перед их властью бередит сердце. Ничего подобного не испытывают ни Том, ни дети, ни Петра, которые, по-видимому, воспринимают все с критической точки зрения.

Однако во время нынешнего визита воспоминания моего детства вступают в противоречия с воспоминаниями о том, что случилось совсем недавно во время долгожданной поездки в «Аквариум» в последнюю неделю семестра. За этот короткий отрезок времени столь многое изменилось, что меня не покидает чувство, будто все предшествовавшее произошло много лет назад. Бессонница, обычно начинающаяся в пять утра, превратилась для меня теперь в нечто гнетущее. Вместо того, чтобы предаваться в это время доставляющим известное удовольствие размеренным размышлениям — куда поехать на каникулах или как убедить Эмму отказаться от Гая, — я теперь переполнена смутным беспокойством, которое проникает в каждый крошечный мускул, в каждую жилку и клеточку тела. Единственный положительный момент в том, что я стала использовать эту энергию на то, чтобы вскакивать ни свет ни заря и мыть, убирать, чистить и наводить лоск, доводя дом до совершенства. Том становится подозрительным. Ему кажется невероятным, что жизнь может так кардинально повернуться за такое короткое время.

В комнате над холлом раздается громкий удар, и мой отец вздрагивает. Я вместе со всей компанией бегу посмотреть, что там стряслось у детей — они же бегут нам навстречу вверх по узкой деревянной лестнице в спальню, ранее принадлежавшую моему брату Марку. Вместо того чтобы повернуть направо и пройти за ними по коридору, я поворачиваю в другую сторону и крадусь в свою старую спальню. Мне нужно побыть одной. Хотя бы в течение десяти минут. И мне необходимо сформулировать стратегию предстоящих деловых отношений с Робертом Басом.

Комната по-прежнему остается местом поклонения Лоре Эшли, с соответствующими занавесками и обоями родной цветочной расцветки. Единственная уступка моему замужнему положению — небольшая двухместная кровать, которая раньше стояла в комнате для гостей. Я ложусь на нее, заранее зная, что матрас на кровати чересчур мягкий и ноги окажутся выше головы; мы с Томом будем просыпаться каждое утро с ужасной головной болью, и он начнет волноваться, нет ли у него в мозгу опухоли. Если я переживу сейчас эту неделю, то, по крайней мере, хоть буду знать, что мои кровеносные сосуды сделаны из прочного материала.