Книга Дело Нины С. - Мария Нуровская

Лилиана Сворович машинально достала из сумочки сигареты. – Хорошо, можете закурить, если вам так легче, – разрешил комиссар и подумал: «Надо записать: она всегда делает по-своему! Как тогда, в восьмидесятом году… Если это она… Хотя та девочка была худенькая, выглядела на семь-восемь лет…» Но сейчас тоже никто бы не подумал, что сидящей перед ним женщине под сорок.

(магнитофонная запись)

Ежи Баран опутал нашу семью сетью своих обманов, полуправд и плутовства, и должна признаться, делал он это мастерски! Когда год назад мы пришли к нему с ультиматумом, он сказал мне и моей сестре: «Жду вызова в суд». Мы решили, что именно так и будет, вернее, я так решила. Мама была от этого отстранена, она, как растерянный ребенок, полностью подчинялась моей воле, а сестра живет в каком-то нереальном мире и считает, что все люди хорошие по своей сути, нужно только дать им шанс. Нет, Барану она такого шанса не давала, и это следует расценивать как исключение из правил.

Моя тетка, старшая мамина сестра, всегда утверждала, что мама по натуре борец, но только я знала, насколько она слаба. И какой чувствует себя усталой. Появление рядом с ней мужчины я восприняла с облегчением и искренней радостью. Можно сказать, что я предоставила Ежи Барану кредит доверия. Когда-то я ему, впрочем, об этом сказала – так, как бы в шутку. А он на это:

«А что ты будешь делать, если я обману твои надежды?»

«Только бы ты не обманул маму», – ответила я.

«А если я и ее обману?»

«Тогда я тебя убью».

Он рассмеялся, но мне показалось, как-то неискренне.

Как-то раз пан Б. сказал о себе нечто правдивое. Они были тогда с мамой у меня в Лондоне. Мама на секунду вышла из комнаты, а он взял с блюда сливу: «Посмотри, я как этот фрукт: снаружи мягкий, но внутри у меня твердая косточка… Моя жена в конце концов в этом убедилась».

А моей маме еще только предстояло убедиться…

Да, я живу в Англии, но это не значит, что я удаляюсь от семьи. Мама, сестра и мой сын постоянно присутствуют в моих мыслях и в моей жизни. Я чувствую себя ответственной за них. Знаю, что, поскольку нет мужчины, я должна стать их защитником. Пётр еще очень инфантильный, а кроме того, это творческая натура, которая витает в облаках…

Я решила объявить войну пану Б. Сначала, правда, мне пришлось убедить в этом маму.

«Мы никогда его не обыграем, – сказала она. – Суды – его стихия, не наша. Мы там пропадем».

«Ты хочешь ему отдать все без борьбы? Нажитое за свою жизнь? Дом? Он этого не заслужил», – настаивала я.

Мама посмотрела мне в глаза:

«У тебя есть силы?»

«Да», – ответила я, не колеблясь.

«Ну, будь что будет!»

На следующий день я договорилась с адвокатом. Кто-то его маме порекомендовал. Он выглядел так, как и положено выглядеть настоящему адвокату: высокий, с легкой сединой, в очках. Его звали Ян Еремий Бжеский, принимал он в адвокатской конторе на площади Спасителя.

К сожалению, он нас ничем не порадовал, я говорю «нас», потому что на эту встречу я взяла с собой сестру. Она больше могла рассказать о действиях пана юрисконсульта. Сестра уже давно, впрочем, подавала тревожные сигналы, которыми я, к сожалению, пренебрегала. Я считала, что она настроена против маминого партнера и ей все в нем не нравится, а больше всего то, что он вообще есть.

Выслушав нас, адвокат Бжеский сказал: «Милые дамы, в польском праве такое понятие, как „конкубинат“, то есть внебрачное сожительство, не существует, произвести честный расчет между многолетними партнерами поэтому невозможно. Суд будет рассматривать стороны как двух чужих друг другу людей… в лучшем случае определит как гражданское партнерство».

«Значит, было бы проще, если бы мелкий воришка вломился в дом и украл у мамы кошелек?! – возмутилась я. – Она, к сожалению, сама открыла дверь вору».

Адвокат Бжеский улыбнулся на это, но мне было не до смеха, во мне аж все клокотало.

Я испытывала гнев, обиду и чувство гадливости к человеку, из-за которого мы здесь оказались.

«Этот мужчина хитростью забрал у нас дом, а этот дом построил еще до войны наш дедушка!»

«Пани Сворович добровольно его лишилась», – заметил адвокат.

«Это была дарственная на короткий срок, только на время получения кредита».

«Это вы так считаете».

«Именно так и было!»

«Этого мы не в состоянии доказать», – объяснил адвокат.

«А можем ли мы вообще доказать что-либо?»

Оказывается, в польском праве есть такое понятие, как «нечестное обогащение». Если бы мы были уверены в том, что Баран пользовался мамиными деньгами, не имея собственных доходов, мы могли бы потребовать возмещения понесенных убытков.

«Он пришел с одним чемоданом, а теперь у него дом и куча денег нашей мамы под матрасом», – сказала я.

«Вначале он все говорил, что мама дала ему удочку, а он поймает рыбу, – вмешалась моя сестра, – потом уже об этом забыл. А по-моему, он взял не только удочку, но и рыбу!»

Эта вспышка злости сестры меня поразила: она никогда не говорила так много и с такой ненавистью. Габи – ведь сама доброта, мы с мамой называли ее даже нашим «мужественным опекуном», используя определение Котарбинского , потому что если надо было, чтобы кто-то перевел через дорогу старушку, то эта старушка непременно обращалась к ней, несмотря на то что вокруг было много людей. Однажды я прочитала у Ивашкевича… Вы знаете, что он был нашим соседом? Так вот он написал: «У меня тот род интереса к каждому человеку, искреннего интереса, который вызывает благодарность. В моем отношении к людям нет презрения». Это подходит к моей сестре. У нее этот же тип интереса к человеку, и уж точно она никого не презирает.

Я?

Нет, у меня, конечно, нет презрения, но есть что-то другое, я просто меньше ожидаю от людей, чем Габи.

Недавно мама в сердцах сказала:

«Давайте держаться как можно дальше от адвокатов и юрисконсультов. Это отъявленные обманщики и лицемеры. Это их профессия».

Моя сестра возразила:

«Нельзя всех смешивать в одну кучу».

А меня очень обрадовало то, что мама дает такую резкую оценку юрисконсультам, значит, урок не пропал даром, второй раз она не совершит такой ошибки. В чем состояла ее ошибка?

Она теперь считает, что не поставила своему партнеру никакого барьера, слилась с ним воедино. Когда мы уже могли об этом говорить, она призналась: «После того как мы расстались, у меня было такое чувство, будто кто-то разрезал меня пополам». Именно это меня изумляло, эта ненормальная, просто физиологическая привязанность мамы к своему партнеру. Ей необходимо было ощущать эту тушу рядом, ее присутствие действовало на нее успокаивающе. Потерей для нее стала прежде всего разлука с его телом.

Прежние мамины партнеры были довольно интересными людьми. Особенно один из них мне нравился. Однажды по дороге в Карвенские Болота мама проколола шину и съехала на обочину в надежде, что кто-нибудь ей поможет. Пан Натан остановился и – с «величайшим удовольствием», как он выразился, – поменял колесо.