Книга Четвертый круг - Зоран Живкович

Но не одежда та необычная было приметным самым в облике Мастера, а то, что в руках он держал. В одной жезл королевский находился, позолотой сверкая, а в другой — шар большой из вещества какого-то мутно-прозрачного, предметы окружающие искаженно поверхностью своей отражающий. Но не было времени этим новым непривычным знамениям Мастера моего удивляться, ибо взгляд мой тотчас неодолимо на две другие фигуры перешел, что за ним двигались.

Первая такой безобразной выглядела, что я бы немедленно в бегство сумасшедшее пустился, — хоть и на пути у нее не стоял, и внимания никакого на меня, убогого, не обращала она, — если б ладонь легкую Марии на плече своем не ощущал, которая покоем меня постоянно наполняла. Насекомое это было огромное, Мастеру даже по пояс, многоногое, и каждая нога — не толще прутика вербового, так что нипочем мне понять не удавалось, как тяжесть чудовищную тела громадного выдерживают они, а также как двигаются столь ловко, да еще так слаженно, правильно, словно звукам свирели некой, мне не слышной, следуют с прилежанием и вниманием.

Более всего на паука похоже это было, вестника бед и несчастий сильнейших — и воистину, паутина какая-то за ним волочилась, но не тонкая, а размерам твари чудовищной по толщине подходящая. Но потом звяканье, до ушей моих доходящее, заблуждение это вмиг развеяло, и я в том, что глупо паутиной считал, цепь железную узнал, со звеньями в палец толщиной, ведущую от одной из ног паучьих к третьей фигуре.

Картина та поначалу успокоила меня, ибо показалось мне, что укротитель это отважный, рукой твердой управляющий чудищем страшным, на цепи его крепкой держащий, как на ярмарках сельских осенью вожаки медведей своих водят. Но когда фигура эта на свет вышла, я две вещи одновременно заметил — и душа моя ужасом крайним наполнилась.

Цепь толстая, от ноги паучьей начинающаяся, до третьего участника процессии странной доходила, но не в руке его завершалась, а петлей железной, что вокруг шеи, словно у преступника страшного, затянута была. Все здесь навыворот было — это чудище безобразное, на насекомое похожее, человека на цепи вело, а не наоборот, что только естественно было бы и богоугодно; да и не человека — ибо, лучше рассмотрев, по знакам многим безошибочным хозяина нашего в жилище этом подземном узнал, — ангела падшего, что дерзнул в гордыне Господу перечить, князя тьмы, что за душами человеческими слабыми вечно охотится, сатану могущественного, что Мастера моего к греху тяжелейшему дарами льстивыми склонил.

Надо лбом высоким два рога тупых у него торчали, уродуя лицо, в остальном человеческое, отметиной самой страшной, а по полу каменному холодному хвост за ним волочился мохнатый, зловеще острым кончиком украшенный. Тело его сгорбленное, растолстевшее, плащом черным окутано было, по краям грязью засохшей испачканным, с подкладкой ярко-красной, что при ходьбе его вразвалку, словно дьявол на копытах козлиных ступает, несколько раз блеснула огненно.

Но более всего взгляд мой на лице его задержался — лице осужденного безнадежно, которого на гибель ведут неизбежную. Следы извилистые длинные пота, струящегося на щеках его дрожащих, блестели, а губы в судорогах мелких искривлялись, беспокойство сильное душевное выдавая. Будь раб это некий убогий Божий, все то знаками являлось бы ясными страха смертного, обуявшего его, несчастного, в час судный тяжелейший. Однако это сам дьявол был, над страхами всеми стоящий с часа того, как Господь ему наказание суровейшее определил. Ибо что хуже быть может проклятия вечного пребывать в грязи и нечистотах мира подземного — этого представить себе не мог я, однако недолго мне ждать пришлось, чтобы указание об этом адское в чудесности своей полной проявилось, правда, поначалу сомнениями меня еще большими исполнив, а не объяснение желанное дав.

Хоть знаком никаким креста пресвятого и не украшенное, колесо огромное устрашенного сатану к сопротивлению дикому, бешеному подвигло, когда ясно стало, что вожаки его туда неумолимо ведут. Но сила дьявольская, хоть и силу человеческую, несомненно, превосходящая, с мощью паука этого неземного сравниться не могла — и к месту казни своей круговой быстро подведен он был, хоть и стал крики столь жуткие испускать, что даже и на лице Марии судорога болезненная на миг появилась вместо улыбки ангельской.

Когда же сатана оказался наконец к поверхности гладкой колеса деревянного петлями кожаными притянут, тотчас он успокоился, словно с судьбой своей ужасной примирился без роптания дальнейшего. Только грудь его вздымалась еще быстро под плащом черным с подкладкой огненной, а из уст его нечистых бормотание какое-то послышалось быстрое на языке, мне совсем незнакомом, будто молитва черная последняя перед концом, который ничто уже отвратить не может.

И в миг тот почувствовал я нечто, что чуть ранее за богохульство крайнее счел бы, за грех, который среди тяжелейших почитать можно, — жалость внезапная охватила меня к твари этой несчастной подземной, что судьба немилостивая определена ему на распятии круглом мукам подвергнуться, ничуть не слабее тех, что Спаситель наш на кресте Своем голгофском испытал. Если воля Господня это — так дьяволу отомстить, тогда лгут те, кто говорит, что милость Его безмерна…

Но сомнения эти не успели верх взять в рассудке моем неверном, ибо Мастер ко мне подошел и шар протянул блестящий, который в руках с жезлом золотым держал. Сначала стоял я смущенный, не зная, что делать с даром этим чудесным, который никак рукам моим простым не подходил, но потом по прикосновению Марии, что на миг чуть тверже стало, понял ясно: в желоб его по краю колеса опустить следует и пустить по кругу быстро, чтобы он кольцо сияющее вокруг дьявола описал и к часу судному окончательно того привел…

Вздрогнул я, испуганный повелением этим страшным, — неужели я палачом его должен стать, неужели судьба моя конечная орудием отмщения Божьего сурового быть? Но почему? Почему я, несчастный? Желание во мне явилось сильное от доли той тяжелой уклониться, но от воли бестелесной Марии, что через плечо мое в сознание вливалась, спасения никакого не было — и я шар в углубление колеса опустил, знаками и подкладками разноцветными украшенное.

Хотя никакого толчка я шару не давал, он тотчас по желобу покатился, сначала медленно, а потом все быстрее, после нескольких кругов всего в полосу непрерывную, сиянием исполненную превратившись. И с каждым кругом новым тело сатанинское в судорогах все более жестоких изгибаться начало, дергаться и извиваться бешено, как жеребец дикий, когда первый раз к нему человек подходит, чтобы верхом сесть. Испугался я на миг, что петли кожаные, хоть и крепкие на вид не выдержат рывков этих сумасшедших, что дьявол от пут на распятии круговом освободится и прежде всего палача своего, хоть и невольного, казнит, но не суждено было этого, на счастье мое или несчастье.

Ибо на пределе кружения бешеного, когда уже и колесо подрагивать сильно стало, Мастер мой внезапно жезлом своим золотым в пол каменный постучал. Звук резкий отозвался, похожий на звон давешний, эха исполненный, и на это шар вокруг себя завертелся, словно уши некие скрытые имел, замедляться начал, блеск теряя, а вместе с тем и судороги сатанинские слабеть стали, в дрожь легкую превращаясь, во всхлипывания души изможденной.