Книга Смех Again - Олег Гладов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я делаю шаг к нему, и эта тень, питающаяся страхами, сама источает страх.
— Нах, отсюда. Быстро. Никто тут твоей правды не боится.
Источает страх и злобу:
— не боишься правды? а она? не боится?
Дрожащий голос из-за спины:
— Не боюсь…
Ощущение, что всё вокруг — плохо прорисованная векторная графика. Декорация. Голос — запись на поцарапанной граммофонной пластинке:
— хорошо… я скажу правду и уйду… вы жадные… я нет… мне не жалко… я скажу и уйду… ты похожа на бабушку, да, даша?
— Да… — говорю я.
— я не ссстобой говорю…
— Да… — Дашкин голос.
— она была красивой, да, даша?
Источает злорадство?
— Да… красивой…
— и твой дедушка встретил её в поезде, да? она была красивая и тихая, и скромная, да?
— Да…
Тени в углах начинают светлеть. Они скапливаются в голос, источающий зловещее торжествующее удовлетворение:
— да… она была красивая… она всем нравилась по несколько раз за ночь прямо на верхних полках… она не высыпалась и уставала… вот почему она была такой тихой… ей хотелось спать… и есть… хотелось есть…
— Замолчи.
— нет, даша. это не всё… ты же не боишься правды? прямо перед знакомством ссс твоим дедом дашшшша… она брала в рот в тамбуре у спекулянта за кусок хлеба дашшша…
— Заткни его… — голос не слушается Её.
Я сглатываю комок:
— Не могу…
— Почему? — еле слышно.
Я молчу так долго, насколько это возможно. Я не хочу этого говорить. И за меня это мнёт мокрый полиэтилен:
— меня можно прогнать… да… но нельзя заткнуть, когда я говорю Правду…
И ушёл Жзик.
Крик куриного самца вырвал меня из размазанного, как манка по тарелке, тяжёлого сна.
Позднее утро. Припухшие глаза никак не хотят разлепляться, а когда я, наконец, с усилием раздираю веки, небесное светило, схватив свой остро заточенный луч, начинает резать мою сетчатку словно электросваркой. Я недовольно жмурюсь и перекатываюсь к краю кровати, в тень. Шарю рукой в карманах шорт, комком брошенных у изголовья. Достаю мобильник и смотрю на цифры в углу экрана: ёп-тыть… какое утро?.. уже полдень…
Солнце закрепилось в зените и бросает почти ровный квадрат на мою подушку: небольшое окно выходит как раз на Его солнечную сторону.
Я зеваю и потягиваюсь всем телом. Голова гудит. В висках неприятная ломота… Спал плохо… Снилось всякое.
Всю ночь я бродил с нескончаемым коробком спичек по огромным пыльным сараям. Пробирался между пустыми насестами, поросшими пыльной паутиной. Чиркая серой, разгонял мрак в пыльных углах брошенных курятников: искал что-то или кого-то… Спички не кончались… углы тоже… рассохшиеся доски поскрипывали под ногами…
Сейчас, лёжа в постели и глядя в потолок, я смутно помнил о своём сне одно: никого и ничего я не нашёл…
Всё… Хватит… Мне надоело изображать из себя Александра Мишина в этом улье… А то допрыгаюсь до того, что пасечник Ануфрий уничтожит меня как вредителя… Никакой я дяде Жене не племянник. И вообще… Начнём с того, что никакой он мне не дядя… Хватит… Пора сваливать, пока всё это не зашло слишком далеко…
«Чё это ты? — Мой внутренний Гек Финн оторвался от изготовления гигантской самокрутки и прекратил болтать грязными пятками в воздухе. — По новому кругу пошёл? Ты сестёр трахать думаешь?»
Я натягиваю шорты на голое тело, достаю бритвенный прибор и вешаю полотенце на шею.
— Хотя бы одну, а? — не унимается он.
Отстань.
— Дашку! — Гек прикуривает и выпускает клуб дыма в переплетение моих мозговых извилин.
— Отстань, сволочь.
Я иду умываться, раздумывая о том, как мне добраться до станции и купить билеты на ближайший поезд. Лучше даже, если на сегодняшний.
Прохожу по коридору, пересекаю пустую кухню-столовую с орущим в углу радио и выхожу на крыльцо: здесь Дашка, раздвинув свои колени над железным ведром, чистит картошку. Шелуха опадает в полиэтиленовый пакет.
— Вот эту! — шипит Гек. — Вот её, ну?!
Я молча прохожу мимо, мельком заметив, что подол в подсолнухах задрался до середины загорелых бёдер.
Хочешь, скажу, какого цвета у неё трусы? — спрашивает Гек, затушив окурок где-то в районе моего мозжечка.
Я останавливаюсь на полпути между крыльцом, оставшимся за спиной и капающим краном, над которым проволокой прикреплено небольшое зеркальце с отбитым уголком. Я прикладываю ладонь козырьком ко лбу и смотрю в сторону Уткино: далеко-далеко, где-то над райцентром, небо приобрело оттенок покрытого окисью свинцового грузила. Видны даже далёкие росчерки молний, словно блеск небесной лески. И совсем рядом, метрах в четырёхстах, сине-белый, ныряющий в выбоинах дороги поплавок. Крыша приближающегося автомобиля. Крыша белого автомобиля с синей мигалкой.
— Кто бы это мог быть? — спрашивает Гек, приложив огромный армейский бинокль к глазам и смотря в ту же сторону. — Может, старина Томас Сойер пожаловал?
Я поворачиваюсь к крыльцу. Дашка, забыв про картошку, но всё ещё держа нож в руке, влезла на табуретку и смотрит на уже показавшийся из-за небольшого пригорка автомобиль.
Автомобиль с синей мигалкой и уже различимыми красными крестами на белых бортах.
— Это «скорая» из Сватово, — негромко говорит она, повернувшись ко мне, и недоумение в её глазах сменяется тревогой.
— Оля! Мам! Пап! — вдруг громко кричит она, не отрывая испуганного взгляда от моего лица.
— Что случилось? — на крыльцо выходят тётя Валя и Ольга. — Что ты орёшь, как…
Тётя Валя замолкает на полуслове. Она тоже заметила автомобиль с красными крестами. Женская половина Мишиных встревоженно смотрит в сторону Уткино.
Из поросятника, отряхивая сапоги от навоза, выходит дядя Женя с лопатой в руках. Он замирает около корыта с горкой мелких зелёных груш. Смотрит на поднимающую клубы пыли «скорую», заворачивающую в его хозяйство. Даже отсюда я вижу, как побелели костяшки его пальцев, стискивающих черенок лопаты.
В полном безмолвии автомобиль въезжает во двор и тормозит прямо по центру, там, где стояла Атасная Пулялка; скрип тормозных колодок заставляет Гека Финна поёжиться.
Дядя Женя медленно отпускает лопату и делает шаг в сторону «скорой». Потом — другой. Через секунду он уже бежит, размахивая руками и потеряв один из вымазанных свиным дерьмом сапог. Дверь автомобиля открывается, и из неё выпрыгивает медсестра. Та самая, которую я видел, когда провожал Ивана на «Победе» в больницу. Дядя Женя подбегает к ней. Она что-то говорит, быстро жестикулируя. Дядя Женя прикладывает ладонь к груди.
