Книга Новый американец - Григорий Рыскин

– Но в моем договоре нет этого. Я уже заплатил тысячу за аренду участка.

Тут все были мачо. Они стояли у дороги в своих тевтонских касках, среди «харлеев», пили пиво. Друзья Карла.

Он сидел за дощатым столом у будки и выправлял какую-то бумагу. Аккуратно подстриженный, под газон, с рельефной мускулатурой, обтянутой белой футболкой с черными рукавами, Карл поднялся и медленно пошел к машине на своих балетных ногах, невозмутимый, как бюст Тиберия.

– Pull over, I am sо tired for such overning discussions[52].

Пришлось съехать на обочину, тем более что из-за поворота выскочил черный «коди», в окне которого объявилась старуха Эдна с сотенной наготове, которую тотчас обменяла на два красных браслета.

– Напоминает Бухенвальд, – прокомментировала Нинок, – только там номера вместо браслетов.

– Эй, Мойшке, – сказала старуха Эдна на языке идиш, пристегивая браслеты на запястье себе и спящему Говарду, – ты знаешь, как горит пластмассовый трейлер? Как свечечка. В прошлом году один такой залупался на этом месте и остался без своего Номада. Как свечечка. Дай ему сто баксов, зато ты можешь не запирать свой «аргоси». Зато вокруг ни одного черного. Зато…

И она растворилась в темноте, где светились светляки, будто невидимые солдаты ходили и курили в лесу. Видимо, он необходим, этот хищный элемент мира, как цезий в менделеевской таблице или кальций. Они стояли у дороги и молча пили пиво среди мотоциклов марки «харлей». Друзья Карла.

– Дайте мне ваши водительские права, – невозмутимо сказал Карл, – а завтра обменяете их на девяносто баксов.

– Х… с ним, – сказала по-русски Нинок, – я устала драться, я просто устала… – И протянула свои права.

Вся долина была уставлена трейлерами и трейлерочками. У придорожного костра два ковбоя ритмически массировали чашками ладоней певучую кожу тамтамов. Их полосатый тигровый зверь, помесь дога с терьером, крался за бурундучком. У каждого костра пели скрипки, гитары, банджо.

– Нинок, плюнь в очи тому, кто скажет: Америка – «мани ориентед»[53]. В этой долине больше поэтов и композиторов, чем во всем совке.

– Ведь это в сущности американские Окуджавы, Высоцкие, Визборы и Кимы, – подтвердила Нинок.

Они подняли окна своего «аргоси», впустив горный воздух вместе с песней двух банджо:

I am alone in the World,

I am alone in the World…

Пели два тенора и два банджо на острове, посреди Делавера:

O my Saviour take me home,

O my Saviour take me home[54].

Они слушали, и все не могли уснуть, покуда не угомонилось. А когда угомонилось, их «аргоси» стал как банджо. Поднятый дюралевый люк на крыше пел под утренним дождем, как звонкая мембрана. Они слушали шорохи листьев, шаги енота в траве, дробь дождевых капель по округлой дюрали.

Утром прикатил Денис.

– Ну зачем ему это, Денис?

– Для него власть слаще оргазма.

– Но ведь это несправедливо, – возмущалась в окно Нинок. – Незаконно и несправедливо.

– Попробуйте отыскать справедливость в глубине океана, мэм, где все пожирают друг друга. Разве все мы не оттуда?

– А кто это пивное брюхо с ним? – спросил Нюню.

– Двести татуировок. Из них сто пятьдесят – свастики. Сам считал.

– И почему всюду ненависть, ненависть, ненависть? – повторяла сквозь сетку окна Нинок, остукивая лицо кончиками пальцев. – На ненависть нужно так много энергии. У меня просто нет энергии на ненависть. Наверное, потому, что у меня низкое кровяное давление.

– Неужели они так со всеми, Денис? – поинтересовался Нюню.

– Они обложили данью только евреев. «Джентайлз» с той стороны free of charge.

– What fuck is going an?[55]– возроптала Нинок.

В Денисовом уоки-токи что-то зашипело, потом там обнаружился гневный голос Карла:

– I dont eat shit from nobody[56].

– Он заплатил, только что заплатил, – прорычал Денис и выключил уоки-токи.

Бледная тоненькая Нинок вышла в халатике, держа за уголок сложенную пополам сотенную.

– Разве вы не слышали, мэм, вы уже заплатили.

– Спасибо, милый Денис. Cod bless you, – сказала со слезами в голосе Нинок. – Мы так тяжело трудимся за эти деньги, гипотония с гипертонией.

Денис протянул ей ее водительские права и два красных браслета:

– Не забудьте пристегнуть, мэм. – И, постучав по зубам серебряной дробиной, развернулся и укатил.

Сытые, ярко одетые люди в легких алюминиевых креслах пили пиво. Неподалеку жарилась свинья на вертеле, вкусно дымились цыплята на барбекю. Так средневековые бароны приглашали в свои замки странствующих менестрелей и слушали их песни, покуда жарилась дичь.

И кто-то как будто специально запустил в долину множество детей. Для восторга и радости. Растроганная Нинок не удержалась и поцеловала одну маленькую девочку с ямочками и вьющейся гривкой в медовую макушку:

– You are so sweet[57].

Другая девочка, лет десяти, в джинсиках и маечке, толстоносенькая, с индейскими раскосыми глазами, вбежала на холм к самой сцене, подняв руки ладошками за голову, шагнула и покатилась колесом, ноги-руки замелькали, как спицы. Упала на газон как подкошенная, раскинув стройные ноги. Вскочила, припала к плечу толстого румяного мальчика, кокетливо заслоняясь локотком. В ней было столько грациозной энергии, что все так и повернулись в ее сторону, забыв о певцах.

А банджо, гитара, контрабас, скрипка – пели:

Rocky way to heaven.

We have rocky way to heaven

On the way to another side[58].

Эти простодушные hill-billy с их простодушными песнями. Потом выступил вперед толстобрюхий патриарх певческой семьи в каштановой кожаной шляпе, гриб-боровик с гитарой.

– А это моя дочь, – сказал боровик. – Ей тридцать четыре года. Думал, она останется в девах. Но Бог послал ей хорошего человека, и тот взял ее. Сейчас они споют вам свою песню о гигантском траке, который они водят по дорогам вдвоем.