Книга Последний мужчина - Михаил Сергеев

— Карликами? — улыбнулся Меркулов. — А как в бизнесе? Я имею в виду, этика? Ну, так, к слову, — уловив непонимающий взгляд собеседника, спросил он.

— Один к одному. Точно так же. Как с любым поступком любого живущего. Можно, зарабатывая миллионы, быть Дали, а можно Микеланджело. А можно и никем — дырой или чёрным квадратом.

— Поясните.

— Гимн духу человека, надежду природы на него можно заменить траурным маршем проводов такой надежды и обречь людей не просто на созерцание её страданий, но даже на борьбу с ней. Приснопамятный коммунистический лозунг: «Не будем ждать милости от природы!» Вот пример, как падать, да ещё с энтузиазмом! При этом творческая интеллигенция, живя с идеологами «подмены» и страдая сама, искала оправдания такого сосуществования со злом, убеждая себя, что это и есть «сопереживание», и есть самая нужная и необходимая роль человека в мире. Она и стала никем, то и дело призывая «сопереживать» лишь части человечества. И, понимая это, Шолохов так рыдал, запершись в своей комнате, что жена, подведя сына к двери и показывая в щёлку несчастного отца, причитала: «Разве можно так? Разве можно?»

Меркулов сидел за столом, поставив на него локоть, и, уперевшись в ладонь лбом, выглядывал из-под неё как из норы.

— А теперь, следуя известному персонажу, складывайте. Если согласиться с такой заменой, высылать на знаменитом пароходе и вправду надо было Бердяева, а оставлять — Чеховых, Горьких, Алексеев Толстых. Что и произошло. Ни одной книги с того парохода коммунисты в свой материализм не допустили.

Сергей кашлянул и замолк, но на этот раз молчание было скорее следствием доброжелательности, нежели отчуждения. Он машинально перевёл взгляд на Меркулова, который, приняв прежнюю позу, уже что-то рисовал на клочке бумаги. Это был корабль. Рисовал, не замечая молчания, и, на секунду задумавшись и остановив ручку, вывел на борту: «Финиширую». Сергей улыбнулся.

— Понимаете, почти всё, что написано при коммунистах или принято ими из прошлого, можно не читать, — радуясь подмеченному, осторожно продолжил гость. — Не тратить время на «отбор» — работа сделана серьёзными ребятами. За исключением Толстого — глыба оказалась неподъёмной. Да, пожалуй, «безобидных» по их мнению художников прошлого вместе с армией талантливых повествователей самого спорного периода истории человечества. Даже отсутствие духа в некоторых компенсируется мастерством изложения. С обязательным обещанием будущего счастья — когда-нибудь, кому-нибудь и где-нибудь на земле. Но это не нравственно. И Каверин здесь не поможет.

— А вот не соглашусь. — хозяин впечатал ручку в нос корабля. — Каверин, и не он один, как раз нащупал ту нишу, где возможен разговор о нравственности даже в том вертепе. И обязателен! Следуя вашей логике…

— Что ж, прижали, — подумав, ответил Сергей. — Нет, вдавили… Увлёкся. Вот так и можно проскочить на ходу костёр. Н-да. — Он сжал кулаки и несколько раз ударил их друг о друга. — Но всё-таки о тех, которые приспособились. Ведь царь Соломон получил славу и богатство за то, что просил одну мудрость. А эти просят лишь особое положение. При любой власти. Но ни богатства, ни славы так и не получают.

— Да как же? Сплошь и рядом!

— Нищие они. Нищие, Василий Иванович. Помните? «Всему рад и доволен. А не знаешь, что ты жалок, и беден, и нищ, и слеп, и наг…»Библия. Единственная книга, в которой можно прочитать про себя. Не обойти и не перепрыгнуть, какой бы изворотливостью ни обладать. Все там будем. Но за всё надо платить. За всё надо платить… Мне открыли эту тайну. Жаль каждого из слепых.

— Жалость унижает человека…

— Вы-то, неужели и вы так думаете? Когда-то где-то у какого-то недоумка вырвались беспощадные слова… И пошли гулять по свету. Представляете, как надо переоценивать себя, в плену каких комплексов быть, если считать, будто чужая душа может унизить другую. Это уже граничит с вызовом Богу, что не прощается даже на исповеди.

— Значит, платить? — режиссёр усмехнулся, пропуская последние слова. — Открыли?

— Было дело. Как пить дать, платить! Ведь там ещё и первая половина фразы. А расплата — судьбою детей и близких, да с такими последствиями, что «домик в деревне» с огородом покажется недостижимым счастьем. — Собеседник закинул руки за голову и, отклонившись назад, вдруг с энтузиазмом опустил их. — Но, знаете, вот-вот появятся люди, зарабатывающие деньги не ради собственного благополучия. Адвокаты не защищающие подлецов. Художники, меняющие себя. Губернаторы и мундиры с мантиями, обнимающие детей чистыми руками, без страха замарать своих чад. И во власть идти людей будут уговаривать, потому как ничего, кроме большей степени страданий за народ, она давать не будет. А значит, станет наградой, несравнимой ни с одной другой в мире! И это станет главным трендом текущего столетия. А вовсе не способность перемещения в пространстве без средств к такому перемещению. То бишь телепортация. Единственное, чем в совершенстве овладела современная элита. И в искусстве, и на службе государевой.

— Что, что о перемещении? — Меркулов впервые по-доброму улыбнулся.

Сергей ответил такой же улыбкой:

— Как люди в двадцатом веке называли важнейшими событиями все, что не являлось таковыми. Там теорию относительности, интернет, появление компьютера, экспедиции «Апполона» на Луну, даже создание атомной бомбы…

— А что же являлось?

— Только одно — полет Гагарина. Первый человек, покинувший землю. А «лун» впереди много. Как и теорий. Не сосчитать. Ведь так понятно. — Он пожал плечами. — Так что будущее за бизнесом без личного обогащения. Это на первом месте. Вот такая странная параллель. Должность в департаменте — для служения народу, не щадя живота… ещё Гоголь призывал. К женам губернаторов обращался. Попробовал бы сейчас… Половина России утонула бы в улюлюканьи. Такой же прорыв обязательно будет и в искусстве.

— Да-а. Договорились до звёзд. Но мне больше нравится слово «порыв», — хозяин кабинета поставил локти на стол и, потерев ладони, неожиданно спросил: — Скажите, а вы бывали за границей?

— Много раз.

— И где больше всего нравилось?

— Пожалуй, Венеция. Осенью. Поздней, — как-то неохотно ответил Сергей.

— А в Америке?

— Неоднократно.

— А почему не она? Место наибольшей свободы, благополучия и так далее. С голоду умереть невозможно по причине обилия еды. Разве не успех теории общечеловечности? — Он испытующе посмотрел на гостя.

— Знаете, я и Россию не люблю. Но два этих места, как говорят в Одессе, «две большие разницы». Правда, я вижу иные, чем все, разницы.

— Ну, очевидные понятны. А вот иные?

— Понимаете, в России в тот страшный период, действительно страшный после революции, убивали тело человека.

Меркулов вопросительно посмотрел на него.

— Да, да, тело. Миллионы тел. Но не смогли научиться убивать дух.

— А как же тысячи священников? А как же «Бога нет» начиная со школы?..