Книга Московские тени - Роман Сенчин

А если взять и прямо так подойти к ней и представиться, и сказать, что она самая лучшая? Хм, смешно. Да его просто засмеют эти девушки. Наверняка. И он сидел, не в силах на нее не смотреть, и понимая, что чем дольше так сидит, тем меньше у него шансов… Сейчас решит, в самом деле, что это маньяк, шизоид, и всё. Шарахнется в сторону, сожмется, если он подойдет.

Андрей вышел на улицу. Закурил, огляделся. По пешеходному Климентовскому переулку медленно, расслабленно, как ходят в Москве лишь по утрам в выходные, двигались люди. Их было немного, на лицах выражение отдыха… Напротив багровела огромная, красивая, но запущенная, словно бы давно заснувшая и забытая, церковь, а под ней выстроились шеренгой киоски, палатки, тонары. «Куры-гриль», «Слоеные пирожки», «Крошка-картошка», «Цветы»… Женщина в цветочной палатке прыскала на розы водой из бутылки…

Он уронил сигарету, быстро подошел к палатке и, постоянно оглядываясь на дверь ресторанчика, выбрал семь чайных роз. Почему-то был уверен – она любит вот такие, мясистые, нарядные и одновременно строгие розы… Вернулся к двери.

Стоять на жаре, держа букет в напряженной руке, было небывало легко, даже радостно. И тогда, первый раз в жизни, наверное, люди вдруг вызвали у него сожаление: вот гуляют, отдыхают, у кого-то даже шарики, букетики, кто-то обнимается, слышится детский смех, и они думают, что им сейчас действительно хорошо… Если бы знали, каким сейчас, в эту самую минуту можно быть! И никто из них, из этих десятков и сотен, попадающихся ему на глаза, скорей всего, не запомнит именно этот день, это утро этой субботы; никто, кроме него.

Она не удивилась, увидев его у двери ресторанчика, – она словно знала, что он будет здесь, даже приостановилась, и одна из подруг, идущая следом, толкнула ее… Он шагнул к ней; он почувствовал, у него что-то произошло с лицом – оно стало огромным и светлым, губы расползлись. И она изменилась.

Девушки поняли и отошли. А может, они стояли тут же, но он их перестал замечать, не слышал смешки и шутки. Он говорил только ей, и говорил всё, что было нужно, то, что он хотел сказать уже давно, но не мог найти ту, которой нужно сказать. И она отвечала так, как, наверное, было нужно; она не делала вид, что смущается, удивляется, она не играла… Это был тот редкий момент, когда Андрей не отмечал, как бежит – или тянется, или течет – время. И потом, когда попрощались, очень запросто обменявшись номерами сотовых, он долго не смотрел на часы. Он шел неизвестно куда, но очень быстро, и улыбался.

Вот так, пять огромных дней назад, неожиданно, но и будто по чьей-то воле, Андрей стал жить по-другому – по-новому, по-настоящему… Она не была красавицей, моделью, лицо не поражало гладкой, фарфоровой ровностью, а фигура стройностью, но любой ее жест, любое слово, завиток волос, даже темные точечки на носу, прыщик у нижней губы ему не то чтобы нравились – он был уверен, что этот жест, улыбка, слово, прыщик были именно такими, какими должны быть у его единственной, любимой девушки…

Назавтра, в воскресенье, они всю вторую половину дня провели вместе. Гуляли по центру, как приезжие, будто первый раз увидев, восторгались Кремлевскими башнями, Василием Блаженным, Христом Спасителем; пили кофе в кофейне под Манежной площадью… Ей было двадцать пять, ему – двадцать девять, а вели себя как подростки, которых родители первый раз отпустили гулять одних, не ограничивая во времени.

В понедельник, вторник и среду встречались в восемь вечера, ужинали, рассказывали друг другу разные истории, рассказывали с удовольствием, даже с потребностью рассказать о себе, о своем прошлом побольше, потом гуляли. Андрей упорно, но ненавязчиво, без нажима, предлагал ей поехать к нему, а она отказывалась, хотя и без многозначительности, и давала понять: еще не время. Он провожал ее, стоял у подъезда и смотрел на окна ее семнадцатиэтажного дома, медленно выкуривал сигарету, и ехал домой.

Удивительно, но у него не возникало досады, что они расстаются, что ночь проводят одиноко на разных концах Москвы, – он впервые чувствовал прелесть ухаживания за девушкой, испытывал странное и, оказывается, огромное удовольствие от невозможности запросто стать близким с ней. Так, наверное, томились раньше, век назад, добивались и завоевывали тело любимой дамы, страдая и наслаждаясь этим. И это, наверное, важно, необходимо, чтобы полюбить по-настоящему, крепко, с уважением и благодарностью; недаром раньше муж и жена часто называли друг друга по имени-отчеству… Да, необходимо время между знакомством и близостью, необходимо терпеть, дать созреть своему чувству. И потом… потом всё будет ослепительно и надолго. Много-много счастливых дней.

Скорость падала, падала, и вот машины поползли медленнее, чем ходят люди… Пробка. Андрей глянул на часы. Четверть восьмого. Пока он не опаздывает – за двадцать минут вполне можно добраться до гаража, поставить машину, а там минут двадцать уйдет на метро от «Профсоюзной» до «Третьяковской». И – «Апшу»…

По остальным полосам машины двигались немного быстрее, и Андрей, выкручивая руль вправо, по сантиметру, рискуя, что его «форд» клюнут в бок или зад, перестроился на соседнюю полосу. Затем, так же ювелирно и рискованно, еще на одну.

На развязке МКАДа и Варшавского шоссе, мигая габаритами, стоял «КамАЗ»-фура, а перед ним, почти под передними колесами, был смятый «Жигуль». Белая шестерка. Видимо, она слишком резко стала поворачивать, и «КамАЗ» на нее наехал. По всем признакам авария произошла несколько минут назад – гаишники еще не появились; возле «КамАЗа» стоял невысокий, полноватый мужчина в пестрой майке и шортах, похожий на дачника, а из разбитого лобового окна «Жигуля» торчала седоватая, с маленькой лысиной на макушке, голова… Плотный поток машин медленно, как процессия мимо гроба, обтекал их. Никто не останавливался…

Почти каждый день Андрей видел аварии, случалось, и такие, что становилось жутко, в животе обрывалось, и на несколько секунд терялась возможность управлять своей машиной. Казалось, что это сейчас случится и с тобой… Недели две назад, спеша на работу, он наблюдал картину – непонятно уже какой марки легковушка была просто разорвана, куски железа растянулись вдоль дороги метров на двадцать. И среди них лежал человек. Тело.

Увидев аварию и почувствовав жуть, похожую на предчувствие, он невольно начинал репетировать, как будет вести себя, если это действительно случится. Больше всего пугала не катастрофа, даже не собственная смерть, а мелкие клевки, поцелуйчики. Действительно, что делать, если клюнешь машину? Или клюнут тебя?.. Объясняться? Бычить? Гаишников ждать? Деньги совать, если виноват, или требовать, если перед тобой виноваты? Он этого не умел. И каждый раз обещал себе застраховать машину в серьезной, надежной компании – в «Росно» или в «Росгосстрахе». Да, выбрать время и застраховаться. Рано или поздно вполне можно попасть в ситуацию.

Обполз место аварии и тут же подбавил газу. Отрезок между поворотами на Варшавку и на Профсоюзную проскочил минут за семь, и уже не вспоминал про раздавленный «жигуленок», про необходимость застраховаться – наслаждался более-менее быстрой ездой, то и дело взглядывал на часы… Если на Профсоюзной повезет попасть в зеленую полосу – успеет на свидание вовремя. Хоть бы… Хоть бы всё было нормально, без обломов и нервов…