Книга Игра королей - Дороти Даннет

— Послушайте, — заявил господин Крауч, который был слишком оскорблен и потому не испытывал страха. — С меня хватит. Меня взяли в плен, как полагается, и я имею право на то, чтобы меня выкупили или обменяли как можно скорее, что соответствует законам обеих стран. Вы говорите так, — с горячностью продолжал Крауч, — будто это большое счастье — оказаться запертым в грязной, проклятой…

— Именно счастье. — Лаймонд быстро поднялся, длинными пальцами схватил Крауча, усадил его на свое место и, невзирая на протесты, положил его руку на вторую кружку с пивом. — Так оно и есть. У вас никогда больше не будет возможности приобрести такой опыт. Вы посмотрите — где вы еще встретите таких, как мы? Вы достигли крайних пределов мрака — а если вам повезет, то еще и выберетесь отсюда на свет Божий. А это, господин Крауч, большое счастье. — Господин Крауч, зажав кружку в руке, попытался было что-то сказать, но Лаймонд опередил его: — Нет, не тратьте речей понапрасну и не истощайте свой ум. Примите наши дары и будьте благодарны. Кто-то из этих двоих — я говорю о Гидеоне Сомервилле и Сэмюэле Харви — степенный, богобоязненный человек, и он испытает лишь несколько неприятных минут. А то, что случится с другим, будет лишь возмездием за грехи, и это возмездие свершилось бы независимо от вашего участия. Но я не хочу, чтобы вы спугнули моих пташек. Когда я поговорю с ними обоими, вы сможете отправиться домой.

Это мало утешило пленника.

— Я хочу домой сейчас, — резко возразил он.

— Пожалуйста, — мягко ответил Лаймонд. — О, пожалуйста. Когда захотите. По частям. Пейте лучше и учитесь быть благодарным.

Господин Крауч, вынужденный подчиниться силе, выпил. Лаймонд повернулся к нему спиной, подошел к столу и стал перебирать разбросанные карты.

— Карты — это слепая удача, счастливый случай и ловкая сдача. Становись картежником, если тебе того хочется, Рыжик, только не смотри на меня, как нашкодивший котенок. Джонни, твои цыгане все здесь?

— В миле отсюда.

— Прекрасно. Изгоним скуку из этой ночи. Скотт, в какие пороки, кроме азартных игр, вовлекает тебя Терки?

— Пороки! — воскликнул возмущенный Терки.

— Отклонения от общепринятой морали, — пояснил Лаймонд. — Отвлечения и забавы.

— Ах, забавы, — понимающе сказал Мэт. — С забавами у нас туго. С той ночи в Остриче так и не было ни одной.

Скотт, весь пунцовый, проговорил с вызовом:

— Я никогда не был в Остриче.

В глазах Лаймонда засверкали знакомые искорки.

— Хозяйка Острича — простая женщина, которая принимает мужчин, падких до греха. Вопрос: ищем ли мы безумных услад? Ответ; да, ищем. — Он обвел всех троих искрящимся взглядом. — Так отправимся же в рай, где каждого из нас ждет восемьдесят жен — и все девственницы. Отправимся прямо сейчас. Скотт, как ты? — Глаза Уилла засветились. Он кивнул. — Мэтью? Ну еще бы. А Джонни и так ехал туда.

Джонни Булло улыбнулся и проговорил сквозь зубы:

— Именно.

Скотт, чей взгляд Лаймонд снова поймал на себе, покраснел как рак. Лаймонд задумчиво обратился к нему:

— Так ты очень хочешь ехать? Эти змеи убивают мужчин и пожирают их, рыдая.

Изо всех сил стараясь не ударить в грязь лицом, Скотт процитировал Рабле:

— «Но воронов, попугаев, скворцов они превращают в поэтов».

— Нет, — сказал Лаймонд, — попугаев они разрывают на части.

Четыре человека и цыганский табор добрались до гостиницы Острич в полночь, в густом тумане. Весь долгий путь Уилл Скотт держался рядом с Булло. С самого начала гнедой конь Лаймонда затерялся в толпе цыган; вспышки приглушенного смеха и обрывки песен то и дело доносились оттуда. Терки Мэт, сросшийся со своим конем, ехал в одиночестве. Булло, скакавший рядом со Скоттом, чутко прислушивался к звукам, долетавшим из высокой травы. Один раз со сверхъестественной проницательностью, какую Скотт подмечал в нем и раньше, Булло сказал:

— Он сегодня закусил удила. — И это настолько совпадало с мыслями юноши, что тот даже не повернул головы.

Лаймонд для Скотта стал центром мира. Ни непритязательная сердечность, царившая в Бранксхолме, ни утонченность Лувра, ни разнузданная, двусмысленная чувственность Холируда не подготовили его к той нечеловеческой жестокости, какую он нашел в Лаймонде. Подчиненным Лаймонда казалось, что тот никогда не бывает больным или усталым, встревоженным, огорченным или разочарованным; даже гнев, похоже, никогда не брал верха над ним. Если он отдыхал, то делал это в одиночестве, если спал, то непременно располагался в сторонке.

— Мне иногда кажется, что он вообще не человек, — высказал Уилл вслух свою мысль. — Наверное, он весь состоит из винтиков.

В тумане блеснула белозубая ухмылка.

— В сентябре я сам убедился, насколько он человек. Помнится, у тебя тоже была шишка на голове после стычки с Калтером и Эрскином?

Лошадь Скотта запнулась, он чертыхнулся, пришпорил ее и сказал:

— Я тогда четыре дня провалялся. Ты хочешь сказать, что и Лаймонду попало?

— Как самому обыкновенному человеку. Камнем. Уж и намаялись мы с Мэтом, когда пытались привезти атамана назад. Пришлось-таки оставить его в кустах: Калтер и все остальные набросились на нас, как клопы в богадельне. А когда опасность миновала и мы явились за ним, неуязвимый Лаймонд скрылся. Конечно, потом мы нашли его.

— Где?

— Говорить об этом было бы не очень красиво, в особенности когда два заинтересованных лица находятся поблизости. Если ты помнишь, вернувшись, мы и словом не обмолвились о ране Лаймонда. Ведь он, как ты и сказал, должен оставаться всемогущим. В субботу я еду в Эдинбург, а когда вернусь, расскажу тебе эту историю — она тебя просто очарует. Может быть, ты даже захочешь написать поэму о том, как Лаймонд провел дни после Аннана. Прелестная история.

Скотт, уловив язвительность в голосе цыгана, тихо улыбнулся самому себе и поехал дальше. Они старались двигаться по высокогорью, где туман был не таким густым, а дорога не так разбита. Вскоре вересковые заросли и мокрые папоротники Шотландии сменились английскими вереском и папоротниками. Путники пересекли границу и поехали молча по высокой сухой траве. Белизна тумана сменилась чернотой ночи: день закончился, и они одолели последний спуск.

И вдруг в тумане перед ними засверкали огни. Всадники приблизились, и огни стали принимать очертания окон, в которых горели фонари и свечи, открытой двери; до них стали доноситься звуки музыки, слабые голоса; появился теплый, навязчивый запах жареного мяса, смешанный почему-то с мускусом. Показался двор, кишащий конюхами, приводившими и уводившими лошадей, и, наконец, огромный силуэт в дверном проеме: невероятно полная женщина со свежим детским лицом, которая протянула к Лаймонду напудренные руки.

— Неужто это ты… и Джонни! Вернулись! Господи, а мы уж думали, что все нас забыли.