Книга Ледяные небеса - Мирко Бонне

— А могло бы получиться!

Уайлд выгоняет обоих на лед. Хау и Бэйквелла он находит у насосов. Собаки, сани, шлюпки и все ценное оборудование уже на большой льдине с правого борта, которая показалась нам надежной. Шеклтон и Уайлд кивают друг другу. Затем они покидают дрожащие и трясущиеся обломки.

Гора из пожитков

Кто виноват в разрушении нашего корабля, известно уже давно. Мы стали суеверны, как бывают суеверны люди в открытом море, и нам всем сразу бросилось в глаза, что самое сильное сжатие льдов всегда происходило тогда, когда кто-нибудь включал граммофон Орд-Лиса, чтобы убедиться, что он еще работает, либо от скуки. Я сам это испытал, когда Джок Уорди рассказал мне, что у него в чемодане есть пластинка с ариями из оперы Перселла о короле Артуре. Едва мы ее включили, началось такое ужасное сдавливание, что мы с Уорди без слов признали справедливым то, что совершенно исцарапанная пластинка Перселла пала жертвой этого сдавливания вместе со многими другими предметами. Из-за того, что никто не осмеливался сказать громко о том, о чем думали и перешептывались все, граммофон остался стоять там, где стоял, — в «Ритце». Им не пользовались, но он и молча все равно распространял свое влияние. Едва начиналось сжатие, кто-нибудь обязательно спрашивал, не играет ли внизу музыка.

Уорсли положил конец этому кошмару. Как капитан он последним покинул обломки своего тонущего корабля и взобрался на сани, на которых нам предстояло отправиться во льды. Прежде чем караван тронулся, шкипер во весь голос выкрикнул:

— Кто-нибудь хочет захватить с собой эту волынку? Она плавает наверху в люке. Ну как?

Он не получает ответа, молчит даже Орд-Лис. Уорсли потерял целый корабль, поэтому Орд-Лис не станет лезть к нему со своим граммофоном. Хотя его взгляд говорит, что он расстроен не меньше, чем капитан. Каждый должен проститься почти со всем, что у него было. В двухстах метрах от обломков мы ставим палатки и проводим на льду первую ужасную ночь. Маты пропускают воду, а материал, из которого сделаны палатки, такой тонкий, что сквозь него виден лунный свет. Льдина ломается трижды в непосредственной близости от лагеря, и каждый раз мы вынуждены разбирать палатки и снова ставить их на новом месте. Утром сэр Эрнест будит нас, принеся в каждую палатку стаканы с теплым молоком. Уорсли и Уайлд на рассвете вернулись к обломкам шхуны, выловили канистру с бензином и соорудили временный камбуз. Большинству это благодеяние представляется естественным, и они даже не находят нужным высказать благодарность.

Уайлд вымотан до предела и теряет терпение:

— Если кто-нибудь из господ желает почистить обувь, то может оставить ее у входа в палатку!

Он уходит в смешанную с дождем метель красный от гнева.

Шеклтон предлагает нам встать в круг, сам проходит в центр и начинает опустошать свои карманы. Золотой футляр, золотые карманные часы, несколько золотых монет, все, что он смог забрать со шхуны, чтобы как можно драматичнее организовать свое выступление, все это летит на лед. Я стою совсем рядом, прямой как палка — не от усталости и холода, а оттого, что боюсь пошевелиться из-за Библии, которую держу в руках. Пока я жду, что Шеклтон подаст мне знак, чтобы я ее ему передал, он с серьезным выражением лица объявляет, что совершенно необходимо снизить до минимума вес груза, который повезут сани, и вес каждого отдельного человека.

— Так и только так мы сможем тянуть шлюпки. И чтобы собакам было легче, мы должны сделать сани как можно легче. Я не могу сказать, сколько мы должны будем пройти до тех пор, пока сможем пересесть в лодки, но… — Шеклтон подает знак, чтобы я подошел к нему, и незаметно подмигивает мне, продолжая свою речь: — Но после того, как мы с Блэкборо ознакомились с уроками пеших экспедиций, я пришел к заключению, что тем, кто запаслись оборудованием и приборами на все случаи жизни, было намного труднее, чем тем, кто пожертвовал всевозможным балластом в пользу скорости передвижения. Поэтому пусть каждый спросит себя, что ему действительно нужно! Остальное — выбрасывайте! С собой вы можете взять только то, без чего не сможете обойтись, плюс две пары рукавиц, шесть пар носков, две пары сапог, спальный мешок и фунт табаку. Кроме того, на два фунта снаряжения! Когда будете выбирать, не обращайте внимания на денежную стоимость вещей. Когда речь идет о выживании, все остальное не имеет значения. Мерс, откройте-ка Библию и прочтите, что написала нам королева-мать на прощание.

Я делаю только то, что мне приказано, и читаю, что написано. Хотя это был удобный случай, чтобы и с моей стороны вставить маленькую ложь.

Команде шхуны «Эндьюранс» от Александры,

31 мая 1914 года

Да поможет вам Господь выполнить ваш долг и пройти через все опасности на суше и на море.

«Чтобы ты увидел деяния Господа и все Его чудеса в вечности».

Шеклтон берет Библию, вырывает страницу с посвящением и бросает книгу на лед. Он дает нам восемь часов, за которые мы должны решить, что нам нужно и что мы хотим оставить.

Мне не пришлось долго раздумывать, потому что у меня нет ничего кроме одежды, которая на мне, и нескольких вещей, которые отдали на Южной Георгии Холи и Бэйки: пуловера, сапог, комбинезона и очков. Поскольку все книги, к которым я привык, остались на корабле и утонут вместе с ним, мой багаж не тянет на два фунта. Он состоит только из рыбки Эннид. Но она ничего не весит.

В кучу вещей, не относящихся к жизненно важным, летят всевозможные предметы: часы, карандаши, банки, обувь, снасти, лупы, кастрюли и игральные карты. Я долго думаю над тем, что из тех вещей я мог бы взять с собой, чтобы потом вернуть их владельцам, но говорю себе, что это было бы несправедливо: доставить одним радость, а другим — нет, и решаю оставить все здесь. Боб Кларк плачет, потому что должен бросить все стаканчики с пробами воды, лишайниками и образцами фауны, которые он смог спасти с терпящего бедствие корабля. Как и Марстон, который оставляет на льдине все свое имущество до последнего блокнота, холсты, краски и все законченные и незаконченные рисунки. И у Принца положение невеселое. Чтобы выгадать на санях место для фотокамер, Хёрли бросил на борту ящики с негативами. Теперь он молча бросает в кучу «ненужных» вещей свои фотоаппараты и штатив на паучьих ногах. При нем остается лишь маленькая серебристая фотокамера, и больше ничего. Как и большинство наших, я не очень-то ладил с ним в течение этих почти трехсот дней во льдах, но сейчас я надеюсь, что Хёрли утешится при виде множества фотографий, лежащих на снегу: это снимки жен, детей, родителей, братьев и сестер, друзей и подруг. И кораблей. Тут же валяется маленький рисунок из каюты капитана Уорсли: всадник, спасающий ребенка. Я опять смотрю на картину и стараюсь понять, что вызвало такой панический ужас у обоих. Но и в этот раз рисунок ничего мне не говорит.

Сэр разрешает сделать два исключения: Мик и Мак могут загрузить в шлюпку почти все их медицинское имущество, а Узберду позволено уложить в китобойную шлюпку банджо.

У Сторновэя на капюшоне висят три пары очков, и он так плотно закутался в свой комбинезон, куртку и накидку, что я его не сразу узнал, когда он подкрался ко мне и ткнул меня локтем: