Книга Дамы и господа - Людмила Третьякова

…Варвара Петровна перебралась в Мценск, где срочно была нанята квартира из шести комнат. Через пять дней, когда прошел шок и она немного оправилась, в Берлин по­летело письмо с описанием случившегося:

«Моп cher Jean… Спасское сгорело. В 12 часов ночи Спасское уже не существовало. Что спасли — спросишь ты. Деньги, вещи — и только. Вынесли все, но! — все пе­ребили, остальное разокрали; нас грабили просто… Итак — на пепелище, до сих пор еще дымящемся… ружье твое цело. А собака твоя очумела».

«Мы бедны недвижимым, — сообщала она сыну о теперешнем своем состоянии, — как самые беднейшие люди и без пристанища…» Чувствуется, что она недоволь­на отсутствием распорядительности и энергии со стороны ближайших ей мужчин. Вся ее надежда, все упование на Ивана. Если бы он оказался здесь! Все было бы не так горько, безнадежно, тоскливо.

«Ах! Ваничка, Ваничка… от тебя писем нет вот уже две недели… Мне нужно, мне необходимо видеть тебя как можно, как можно скорее. Я упала духом и имею нужду подкрепиться.

Но только будьте здоровы, будьте здоровы, умны, доб­ры, любите меня, мои деточки, — и все с рук сойдет мне благополучно».

Примечательны последние строки: в них звучит голос женщины, давно понявшей, что самое важное в жизни. Главное — семья, дети. Вечный материнский страх за них помогает легче пережить материальные потери. А ведь пламя пожара испепелило куда более ценное, чем самые дорогие вещи.

…Спасский дом в жизни Варвары Петровны играл особую роль. Сюда она прибежала измученной девочкой, здесь пре­вратилась в умную, деятельную хозяйку, здесь встретила свою любовь. Каким бы горьким и невостребованным ни оказалось это чувство — ей выпало познать его силу. И в том совершенно справедливо Варвара Петровна видела свое женское счастье. Спасское стало семейным гнездом, где выросли сыновья. Теперь с потерей дома, заменившего ей весь мир, многое окон­чательно и бесповоротно ушло в прошлое.

Эту трагедию приходилось переживать в одиночку. Зарево спасского пожара с очевидной убедительностью высветило для Тургеневой реальное положение дел: ей, как повелось с молодых ногтей, надо надеяться только на себя. Не так ли? На второй день после пожара сын Николай и деверь Николай Николаевич сообщили Варваре Петровне, что уезжают на ярмарку в Лебедянь. Управляющий, который отсутствовал во время пожара, только что приехал и впал в полную растерянность. Как быть дальше? Кому все это поднимать? Ей?

Пожарище еще дымилось. Майская свежесть была попорчена гарью. Где-то на привязи выла обезумевшая Иванова собака.

В письме сыну мать признавалась: «Смешно! В 50 лет начинать гнездо вить… вы как хотите и где хотите — мое гнездо в могиле».

Но это была лишь минутная слабость. Она — хозяйка. Варвара Петровна очень дорожила этим званием, пусть кто-то и считает его мещанским, бабьим. Она чувствовала свою ответственность за все ей принадлежавшее. И за лю­дей-погорельцев тоже.

Кстати, в первом «послепожарном» письме Тургенева пишет сыну в Берлин не о колоссальных материальных убытках, не о дорогих сердцу утраченных реликвиях, а о том, что надо теперь помогать встать на ноги ее крестьянам. На третий день после спасского пожара в одной из деревень Тургеневой сгорело еще шесть дворов.

«Вся моя дворня погорела до того, что рубашек не вы­тащили, и малые, и старые — все голые… Нечем, совсем нечем наготы прикрыть, — писала мать Ивану. — Так же и сомовские мужики. Надо построить, одеть…»

Кстати, интересно узнать, как сложилась судьба той злосчастной скотницы, по милости которой и случилось это бедствие, была ли она наказана «жестокосердной барыней»? Судя по репутации Варвары Петровны в исторической или литературоведческой литературе, ей бы следовало отдать приказ как минимум высечь виновницу на том же скотном дворе. Можно не сомневаться — если б это и произошло, то наверняка стало бы известным потомству как еще одно доказательство изуверских замашек «барыни-крепостни­цы». Однако ничего подобного не случилось.

…Иван приехал, но не так быстро, как ожидала мать. Конечно, он был крайне расстроен случившимся, его лю­бовь к Спасскому, предпочтение, которое он отдавал этому скромному российскому уголку перед всеми европейскими красотами, сомнению не подлежит. Но, с другой стороны, он уже хлебнул свободы, почувствовал вкус вольной жизни, не отягощенной матушкиными требованиями. И побыв немного с Варварой Петровной, снова завел разговор о загранице. О мечте увидеть Италию и необходимости завершить обу­чение в Берлине.

Вопреки ожиданиям Ивана, мать отнеслась к его жела­ниям с полным пониманием:

«Я не хочу никакого упущения по твоей карьере, никаких препон на пути к твоему будущему магистерству! Только будь экономен, помни о нашем разорении».

Уцары буквально преследуют Тургеневу. У нее утонули баржи, перегруженные зерном, и убыток составил более сорока тысяч рублей. Однако для Ванечки деньги конечно же найдены. Он получил возможность в течение целого года любоваться благословенной Италией. Боже! Как можно этого не видеть, не знать: окрестности Альбано и Фраскати, откуда открываются дивные виды на Вечный город, раскаленный шар солнца, последним лучом ласкающий купол собора Святого Петра, Флоренция — сокровищни­ца произведений гениев, ничем не замутненная голубизна Неаполитанского залива. Иван был настолько потрясен этой сверхъестественной красотой, что оставалось только плакать или говорить стихами:

Сверкает море блеском нестерпимым,

И движется, и дышит, и молчит…

Весной 1841 года наконец был закончен курс универ­ситетских лекций. Матушкины письма теперь неизменно заканчивались словами о скорой встрече. Надо было воз­вращаться домой.

* * *

А вдали от неаполитанской лазури и непривычной чистоты берлинских улиц в Спасском шла жизнь трудная, доводящая до измору. Взялись поднимать усадьбу заново.

Хозяйка, у которой ноги после пожара совсем сделались плохи и она все чаще пользовалась коляской, была уму­чена не менее других. Конечно, можно было обосноваться заново в одном из более благополучных имений, благо в них недостатка не чувствовалось. Но это означало бы, что несчастные обстоятельства взяли над Варварой Петровной верх. Это было не в ее правилах.

…Давно растащили крюками обугленные бревна и вывезли с глаз подальше. Всю местность, затронутую по­жаром, расчистили, прибрали, даже верхний слой земли сняли, чтоб не пахло горелым. Однако на место некоторых уничтоженных огнем построек, напротив, было приказано навозить золы поболее — Варвара Петровна вознамерилась приспособить эту землю под цветники. А зола, как известно, им на пользу.

Дом ставили, конечно, не такой размашистый, как пре­жде. Да и в убранстве роскоши поубавилось; со вздохом Варвара Петровна вспоминала, как прежде целыми обозами из Европы привозили самые дорогие, изысканные вещи для их с Сергеем Николаевичем жилища. Теперь все не то, но по-прежнему дом устраивался с большим вкусом, уютным. Да и двух комнат, убранных одинаково, найти было невоз­можно: хозяйка этого не любила.