Книга Над Кабулом чужие звезды - Михаил Кожухов

Родину ее папа защищает уже девять лет: он не мыслит себя без армии. Остался в войсках даже после того, как провалился на вступительных экзаменах в военное училище.

— Половина в этом решении — от романтики, а половина — от жизни. Мое это дело — армия, — коротко объяснил мне Арчаков.

Последние полтора года он служит в Афганистане. Всякое бывало за это время: брал склады, громил караваны, сопровождал колонны. Спасал товарищей, висевших на волоске от смерти, выручали от верной гибели и его. Подрывалась его «бээмпэшка» на мине. Но, если можно так сказать, подорвалась удачно: старший прапорщик отделался синяками и царапинами. Многому, считает, научился здесь. Главное, в себе и в людях «разобрался окончательно». Что хорошо, что плохо — понял.

— Ну и что же — плохо?

— Вранья и трусости терпеть не могу. Это в армии, а вообще в жизни — хамства. Наглости. И опять же вранья.

— На тебя посмотришь: супермен-боевик с экрана.

— Да ну, — с досадой махнул рукой Арчаков. — Какой там супермен. Обычный рязанский человек.

И даже, знаю теперь, немного старомодный. Из поэтов предпочитает Есенина, любит, к примеру, вальс, а не брейк.

…Ребенок лежал на самой тропе, запеленатый в какое-то красное тряпье. Мальчик, годика два с половиной, цел и невредим, только дрожал от холода и страха. Почти сверстник его Олечке… Рядом с ним — никого. Этому обстоятельству Саша обрадовался особо. «Был бы свой, не бросили бы», — сказал он себе.

Обратно к своим почти бежал по скалам, прижимая мальчишку, сопевшего в его отросшую за трое суток щетину. Может, даже слова какие-нибудь шептал, но об этом знают только они двое. Такие подробности из старшего прапорщика клещами не вытащишь: мужчине, полагает он, о подобном распространяться не следует.

Утром, когда к перевалу подошла вызванная по рации бронегруппа, парнишку посадили на боевую машину пехоты, укутав трофейным пуховым спальником. И что удивительно: всю дорогу не хныкал ни разу, только лопотал по-своему, будто просил что-то. Арчаков наконец догадался, хлопнул себя по лбу:

— Братцы, мы же его конфетами на год вперед накормили. Человек пить, наверное, хочет!

А когда вернулись в расположение роты, устроили, как водится, баню. И только потом, отмытого и сомлевшего, отвезли мальчика афганским чекистам, пусть сами решают, как дальше с ним быть. Арчаков к тому времени закрутился с делами, даже сфотографироваться с ним на память не успел.

Вот и вся странная, если задуматься, история: расстрелять в горах ночной караван, а после, рискуя жизнью, нарушая приказ, спасать чужого ребенка — оттуда, куда только что сам стрелял… Почему рассказываю о ней?

У Александра Арчакова — орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Представлен к ордену Красного Знамени, который он, конечно же, заслужил. За полтора года службы в спецназе — 147 боевых выходов. Сто сорок семь — только вдумайтесь в эту цифру! Той окопной правды войны, которую бы век никому не видать, той страшной солдатской правды, когда встречаешь врага на расстоянии удара ножа или выстрела в упор, когда или ты его или он тебя, — насмотрелся старший прапорщик — хватит десятерым.

Когда мы познакомились с ним под Джалезом, мне показалось: необратимо надломилось что-то в Арчакове и его товарищах, война стерла для них границу между добром и злом. Каким вернется он к своей Оле, сможет ли переключиться, перестроиться на иную, мирную жизнь? Тогда показалось: уже не сможет. Осерчал, крепко ожесточился на войне «обычный рязанский человек».

Теперь, после случая на перевале, я уверен, что ошибался. Просто всему свое место под небом. Время убивать и время быть убитым, время разбрасывать камни и время их собирать.

Сентябрь 1988 г.

P. S.

Материал об Александре Арчакове, переданный мной в редакцию и даже прошедший военную цензуру (разумеется, спецназовцы там назывались «десантниками»), так и не был напечатан в газете. Спустя некоторое время после описываемых событий старший прапорщик и еще трое офицеров этой роты были арестованы. Выходило по материалам следствия, что спецназовцы, действуя в сговоре с сотрудниками афганской госбезопасности, ограбили две кабульские частные виллы. Нельзя сказать, что сам по себе факт неслыханный: случались, особенно на операциях, вещи и похуже, хоть и молчали о том газеты. Правда, и карали за такие преступления строго. Если, конечно, находили виновных.

Арчаков, секретарь партийного бюро роты, был исключен из партии — как водится, до суда и заочно: на собрании его не было. Его разжаловали в рядовые, лишили боевых наград и знаков отличия. Остановили уже ушедшее по инстанциям представление к ордену Красного Знамени. Несколько дней, пока всех четверых не взяли под стражу, они оставались под домашним арестом в расположении роты. Там мы и простились, крепко пожав друг другу руки, потому что, как бы там ни было, что-то произошло между всеми нами под недоброй памяти Джалезом. Что-то такое, что просто-запросто не забыть.

Нелепая эта история долго не шла из головы. Я неплохо знал всех ее участников и, честно говоря, не поверил выводам скорого армейского правосудия. Ограбили виллы? Бред какой-то! Они не ангелы, конечно, может, даже наоборот. Но я был с ними в кишлачной зоне, в домах афганцев. Единственная материальная ценность, к которой спецназовцы проявили интерес, — разрывные патроны китайского производства для автомата Калашникова. Мы нашли их в духовском схроне, оборудованном прямо в русле ручья, под водой. Бойцы выкидывали на землю свои обычные патроны и забивали магазины найденными, китайскими…

Арчаковское письмо из подмосковного поселка разыскало меня полтора года спустя уже в Союзе и, конечно, обрадовало: значит, на свободе? Оправдан?

Все оказалось сложнее. Когда мы встретились с ним первой послеафганской весной, Саша рассказал, что им присудили по два года условно с отсрочкой исполнения приговора. Потом был повторный суд по их кассационной жалобе, который вернул дело на доследование. Потом — полтора года без работы, с печатью уголовников на всю оставшуюся жизнь. И новый суд, который уже окончательно закрыл дело за недоказанностью их вины. Чувство восстановленной справедливости это решение, однако, не принесло.

— Не отступим, пока не восстановят в партии и в армии, — говорил мне теперь уже бывший старший прапорщик. Он почти не изменился, «обычный рязанский человек»: был, как и прежде, немногословен, спокоен и уверен в себе. Рассказал, что устроился токарем на подмосковном заводе, что снимает пока комнату, а если все пойдет хорошо, вызовет к себе жену и дочку Олечку, ненаглядного своего «чертенка в юбке». На том мы и расстались, договорившись встретиться, как только будут у него новости.

Не встретились. Когда готовил эту книгу к печати, нашел в сетях «всемирной паутины» только «чертенка в юбке» — Сашину дочку Олечку, которая, как ей и положено, стала взрослой. Она и рассказала: у нее есть теперь еще и младшая сестра. А вот самого Саши на свете давно уже нет, его жизнь оборвалась в лихие девяностые годы.