Книга Плотина против Тихого океана - Маргерит Дюрас

— Ну вот, — тихо сказала мать.

Полуприкрытыми глазами она смотрела в ту сторону, откуда раздался гудок. Если бы не мертвенная бледность, можно было бы подумать, что она дремлет. Она ничего не говорила и сидела неподвижно. Дорога была совершенно темной. Они, наверно, оба стояли там в темноте, прижавшись друг к другу. Жозеф очень долго не возвращался. Но машина не отъезжала. Сюзанна была уверена, что Жозеф вернется, хотя бы на несколько минут, чтобы сказать что-нибудь матери, не ей, а именно матери.

Жозеф действительно вернулся. Он остановился возле матери и посмотрел на нее. Вот уже месяц, как он не разговаривал с ней и, возможно, даже не смотрел на нее. Он заговорил с ней ласково:

— Я уезжаю на несколько дней, я не могу поступить иначе.

Она подняла глаза на сына и на этот раз без стонов и слез сказала:

— Уезжай, Жозеф!

Она сказала это внятно, но каким-то осипшим голосом, словно вдруг начала фальшивить. Сюзанна подняла глаза на Жозефа. Она с трудом его узнала. Он пристально смотрел на мать и в то же время смеялся, помимо своей воли, потому что вряд ли в тот момент ему было так уж смешно. Он пришел из темноты ночи, но выглядел так, будто вернулся с пожара: глаза его блестели, по лицу струился пот, смех словно жег его изнутри.

— Да я вернусь, черт побери! Клянусь тебе!

Он не двигался и ждал, что мать подаст ему знак, хоть какой-нибудь знак, но мать этого сделать не могла. На дороге появился огромный, бесконечно длинный пучок света. Фары рассекли дорогу надвое, казалось, она вообще обрывается в этом месте, а дальше лишь удушливая жара темной ночи. Пучок света смещался рывками, по очереди обшаривая бунгало, речку, заснувшие деревни, океан вдалеке, и наконец возникла новая дорога, а старая потонула в темноте. Машина развернулась совершенно бесшумно. Видно, это и в самом деле потрясающий автомобиль — восьмицилиндровый «делаж». Они доберутся до города за несколько часов. Жозеф будет гнать как сумасшедший до первого отеля, где они остановятся, чтобы заняться любовью. Теперь фары светили в сторону города. Туда и уедет Жозеф. Жозеф обернулся, луч скользнул по нему, он весь напрягся, ослепленный светом. Три года он ждал, когда какая-нибудь женщина, исполненная спокойной решимости, увезет его от матери. Теперь эта женщина была здесь. Они чувствовали, что с этой минуты Жозеф совсем отделился от них, как если бы тяжело заболел или сошел с ума. Им трудно было смотреть на этого нового Жозефа, который уже не имел к ним никакого отношения, который стал для них как бы живым мертвецом.

Он снова повернулся к матери и так и стоял перед ней, тщетно ожидая, что она что-то сделает или скажет в знак примирения. И продолжал смеяться. Его лицо светилось таким счастьем, что казалось им незнакомым. Никто, даже Сюзанна, никогда не поверил бы, что это лицо, всегда такое закрытое, замкнутое, способно выражать такие чувства.

— Клянусь тебе, — повторял Жозеф, — я вернусь, я все оставил здесь, даже ружья.

— Тебе они больше не понадобятся. Уезжай, Жозеф!

Она снова закрыла глаза. Жозеф взял ее за плечи и стал трясти:

— Почему ты мне не веришь? Даже если бы я и хотел тебя бросить, я все равно не смог бы.

Но они-то были уверены, что он уезжает навсегда. Только он один еще в этом сомневался.

— Поцелуй меня, — сказала мать. — И уезжай.

Она не сопротивлялась, когда он тряс ее за плечи.

— Через неделю, — кричал Жозеф. — Как раз когда вы перестанете поносить меня… Через неделю я вернусь! Вы что, меня не знаете? — Он повернулся к Сюзанне: — Да скажи же ты ей, черт возьми, скажи!

— Не волнуйся, — сказала Сюзанна, — через неделю он вернется.

— Уезжай, Жозеф! — сказала мать.

Жозеф наконец решился пойти в свою комнату за вещами. Машина ждала его, теперь уже с погашенными фарами. Женщина не стала сигналить второй раз. Она не торопила Жозефа, совершенно не торопила. Она знала, как ему трудно. Она бы наверняка прождала всю ночь и не стала бы больше сигналить.

Жозеф вернулся в теннисных туфлях. В руках у него был сверток с одеждой, который он, видно, приготовил заранее. Он бросился к матери, схватил ее в объятия и изо всей силы поцеловал в волосы. Он не подошел к Сюзанне, но заставил себя посмотреть на нее, и в его глазах она прочла страх и, кажется, даже стыд. А потом он стремительно проскользнул между ними и бегом сбежал по лестнице. Вскоре на дороге опять зажглись фары, они светили в направлении города. Машина бесшумно тронулась с места: свет фар начал смещаться, он постепенно удалялся, оставляя за собой все более широкую полосу ночи, и наконец, исчез совсем.

Мать, закрыв глаза, сидела в шезлонге. В бунгало было так тихо, что Сюзанна слышала ее хриплое, прерывистое дыхание.

Пришел капрал вместе с женой. Они все видели. Они принесли горячий рис и жареную рыбу. Капрал, как всегда, заговорил первым. Он сказал, что рис и рыба на столе наверняка остыли, вот он и принес все горячее. Его жена, которая обычно не задерживалась в бунгало, прикорнула с ним рядом в углу гостиной. Они наконец поняли, как все изменилось после возвращения хозяев из города, и в их глазах появилось тупое голодное выражение. Они надеялись, что мать подаст им хоть какую-нибудь надежду на то, что они и дальше будут есть. И конечно, только ради них час спустя после отъезда Жозефа мать решилась заговорить. Она посмотрела на них и обратилась к Сюзанне:

— Садись, надо доесть.

Лицо у нее было красное, а глаза словно остекленели. Сюзанна принесла ей чашку кофе и таблетку. Капрал и его жена смотрели на нее так, как месяц назад она сама смотрела на лошадь. Она выпила кофе и проглотила лекарство.

— Тебе не понять, что это такое, — сказала она.

— Но он же не умер…

— Я и не жалуюсь. Ему больше нечего было здесь делать, я уже ничего не могла для него придумать.

— Он будет приезжать.

— Самое ужасное, что…

Рот ее кривился так, словно ее сейчас вырвет.

— Самое ужасное, — повторила она, — что у него нет никакого образования, и я не представляю себе, чем он мог бы заняться, совершенно не представляю.

— Она поможет ему.

— Он бросит ее, он сбежит отовсюду, как сбежал из всех школ, куда я его отдавала. Только я одна могла бы его удержать.

Сюзанна помогла ей раздеться и сделала знак капралу и его жене, чтобы они уходили. И только в постели мать начала плакать, плакать так, как не плакала еще никогда, словно лишь теперь по-настоящему осознала свое горе.

— Вот увидишь, — рыдала она, — это только начало. Не понимаю, почему он не пальнул в меня дробью перед отъездом, ведь у него это так хорошо получается…

Ночью у матери случился приступ, от которого она чуть не умерла. Но и это тоже было только начало.

* * *

Сюзанна думала о Жозефе. Он стал совершенно другим человеком, и дело тут не в этой женщине и не в его отъезде. Она вспоминала о том, что произошло два года тому назад. Как раз на следующей неделе после того, как рухнули плотины.