Книга Иная - Сьюзан Хаббард

Согласитесь, это самая трудная часть. Как описать первое ощущение материнской любви к себе, не впадая в слащавую сентиментальность рождественских открыток?

Наверное, и пытаться не стоит. Это выражено в библейской фразе: «Мир, который превыше всякого ума».[24]

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ СИНЕВА

ГЛАВА 13

К маминому дому вела узкая и ухабистая грунтовка. Ее белый пикап объезжал самые глубокие рытвины, но поездка все равно была еще та. Ехала она быстро, и, оглянувшись, я увидела поднятые нами клубы пыли.

Она оставила эту дорогу и свернула на совсем узкую. Ее повороты отмечались маленькими белыми огоньками. Наконец она остановилась у высокого алюминиевого забора, протянувшегося в обе стороны.

— Уродливо, да? Но порой необходимо.

Она отперла ворота, въехала внутрь и заперла их снова.

Я не могла оторвать от нее глаз и, когда она вернулась к фургону, сказала:

— Пожалуйста, скажи, как мне называть тебя.

Она улыбнулась.

— Зови меня «мае». Это по-португальски «мама» и приятнее, чем «мать», правда?

— Мае. — Я растянула эти два слога: май-йе.

Она кивнула.

— А я буду звать тебя Ариэлла. Мне всегда нравилось это имя.

Высокие деревья образовали навес над дорогой. Здесь были увешанные испанским мхом дубы, а другие, как я узнала потом, назывались манграми.

— С западной стороны у нас река, а на востоке мы граничим с природным заповедником. Мы владеем сорока акрами.

— Мы?

— Дашай, звери и я. А теперь и ты.

Я собиралась спросить, кто такой Дашай, но тут мы очередной раз свернули, и моему взору открылся дом. В жизни не видела ничего подобного. Центральная часть была прямоугольная, но к ней было пристроено больше дюжины комнат и балконов. Световые люки и круглые окна располагались под разными углами и на разной высоте. Дом был выстроен из голубовато-серого камня. Впоследствии я выяснила, что позднейшие пристройки покрасили штукатуркой под цвет основного здания. В сиянии позднего утра (более ярком, чем обычно, может, из-за затмения, а может, потому, что я нашла маму?) стены, казалось, светились.

Мы вышли из машины. Мае несла мой рюкзак. Я остановилась потрогать стену возле входной двери. С близкого расстояния можно было различить на камне серебряные, грифельно-серые и полуночно-синие прожилки.

— Красиво, — сказала я.

— Это известняк, — сказала мае. — Дом построен в пятидесятых годах девятнадцатого века. От изначального строения осталась только эта часть, остальное разрушили солдаты-янки.

Возле парадной двери высилась каменная статуя женщины верхом на лошади, рядом с ней стоял вазон с розами.

— Кто это? — спросила я.

Ты ее не узнаешь? — Мае, казалось, была удивлена. — Это Эпона, богиня лошадей. В любой приличной конюшне имеется ее святилище. — Она открыла тяжелую деревянную дверь и поманила меня внутрь. — Добро пожаловать домой, Ариэлла.

Дом пах деревом, отполированным лимонным маслом, розами, чаберовым[25]супом, варящимся где-то, лавандой, тимьяном, белой геранью и, едва уловимо, — лошадьми. Мае скинула туфли, и я последовала ее примеру, смущенная видом моих носков, на одном оказалась дырка на пятке. Она заметила, но ничего не сказала.

Первое зрительное впечатление от места — беспорядочная смесь множества вещей: на каждой стене (выкрашенной в свой оттенок синего) имелись фреска или картины в рамах, книжные полки или ниша (а то и не одна) со статуей, цветами и травами. Мебель была современная, простая и низкая, в основном обитая белой тканью. Повсюду были разбросаны ковры и подушки. Она провела меня по коридору в комнату со стенами цвета барвинка, просторной белой кроватью и шезлонгом цвета слоновой кости под торшером с перламутровым абажуром.

Это разительно отличалось от викторианской обстановки отцовского дома. Я всегда считала, что его украшала мама, но теперь терялась в догадках. И эта мысль привела меня к той, которая мешала мне ощутить счастье полностью: почему она покинула нас?

Она смотрела на меня, и я попыталась прочесть ее мысли, но не смогла.

— Наверняка у тебя много вопросов, Ариэлла. Я отвечу на них, как сумею. Но сначала позволь переодеть тебя в чистую одежду и накормить. Ладно?

— Ладно, — сказала я. — Извини за носки.

Она положила мне руку на плечо и заглянула в глаза, и мне снова захотелось растаять в ее объятиях.

— Передо мной тебе извиняться не надо.

Мама (мае) приготовила мне ванну с розовыми лепестками. «Чтобы кожу смягчить», — она сказала. Ее собственная кожа была как бархат. И хотя свойственный уроженцам Саванны акцент у нее был такой же, как у Софи, тембр и ритм речи больше напоминали мистера Уинтерса. Голос у нее был нежный и легкий, такой же завораживающий, как у отца, но по-другому.

— Ты выглядишь, как на свадебной фотографии.

— Я думала, твой отец убрал все подобные вещи подальше.

— Софи мне показала. Она отдала мне альбом.

— Значит, ты была у Софи? — Мае покачала головой. — Удивительно, как это она тебя не пристрелила. Ты обязательно расскажешь мне о ней после ванны.

Она оставила меня в ванной — шестиугольной комнате с васильково-синими стенами и большим витражным окном, изображающим белую лошадь на кобальтовом фоне. Я разделась и скользнула в воду, покрытую розовыми лепестками, лежала и смотрела в окно на лазурное небо, обрамленное листвой покрыто го лианами дерева. Над ванной располагались полки с мелкими зелеными растениями в перламутровых горшочках.

Выйдя из ванной, завернутая в благоухающее полотенце (как я потом обнаружила, она добавляла в воду для полоскания белья гераниевое или тимьяновое масло), я увидела разложенную на кровати новую одежду: блузку, штаны и белье, все из мягкого хлопка, цвета чищеного миндаля. Удобная на вид одежда, но она не защитит меня, как наряд из метаматериалов. А может, мне и не нужно быть невидимой здесь?

Я оделась, нанесла солнцезащитный крем — действие, ставшее таким же рефлекторным, как дыхание. И людям, и вампирам требуется постоянная защита от солнца. Надеюсь, вы будете об этом помнить. Если бы люди это осознали, они бы не старели так ужасно, как сегодня.

На столике рядом с кроватью лежала деревянная расческа. Я попыталась распутать волосы, но абсолютно безуспешно.