Книга Платформа - Мишель Уэльбек

– Мне будет тебя не хватать, – сказал он. – Все придется делать иначе. Мы работали вместе больше пяти лет. Хорошо ладили, ни разу всерьез не ругались. Я тебе многим обязан.

Стемнело, он говорил все тише и тише, словно бы для себя самого:

– Теперь мы расширим сеть. Бразилия напрашивается сама собой. Еще я думал о Кении: в идеале хорошо бы открыть другой комплекс внутри страны для сафари, а городок на побережье отдать под «Афродиту». Есть возможности и во Вьетнаме.

– Ты не боишься конкуренции? – спросил я.

– Нисколько. Американцы в это дело не сунутся, в Штатах слишком распространены пуританские взгляды. Если я чего и опасался, так это реакции французской прессы, но пока все тихо. Правда, у нас в основном иностранные клиенты, а в Германии и Италии спокойнее относятся к таким вопросам.

– Ты станешь величайшим сутенером в мире.

– Почему сутенером? – возразил он. – Мы же не берем проценты с заработка девушек; мы просто не мешаем им работать.

– И потом, – вмешалась Валери, – девушки сами по себе, они не персонал гостиницы.

– В общем, да, – подтвердил Жан Ив неуверенно, – по крайней мере здесь. Хотя я слышал, что в Санто-Доминго официантки охотно поднимаются в номера.

– Их никто не заставляет.

– Это уж точно.

– Короче, – Валери умиротворяюще повела рукой, – не слушай, что говорят лицемеры. Твое дело обеспечить структуру и уникальный стиль «Авроры», и все тут.

Официант принес суп с мелиссой. За соседними столиками сидели нем­цы и итальянцы с тайками, а также немецкие пары с тайками и без. Раз­ные люди здесь, как видно, легко уживались друг с другом в атмосфере наслаждения; работа директора комплекса представлялась не изнури­тельной.

– Итак, вы остаетесь здесь… – снова заговорил Жан Ив: похоже, ему верилось в это с трудом. – Я, конечно же, поражен, то есть отчасти я вас понимаю, но меня удивляет, что люди отказываются от больших денег.

– А зачем мне большие деньги? – произнесла Валери, чеканя каждый слог. – Чтобы покупать сумки фирмы «Прада»? Ездить на выходные в Будапешт? Есть свежие трюфели? Я заработала много денег и даже не помню, на что их потратила: наверное, на подобную ерунду. Ты-то сам знаешь, куда уходят твои деньги?

– М-м… – Он задумался. – Вообще-то я думаю, их в основном тратила Одри.

– Одри – идиотка. – Безжалостно вмазала ему Валери. – К счастью, ты разводишься. Это самое умное решение, какое ты когда-либо принимал.

– Ты права, она действительно идиотка, – ответил Жан Ив, не смутившись; он улыбнулся, помялся, потом сказал: – Странная ты все-таки, Валери.

– Я не странная, это мир вокруг странный. Неужели тебе в самом деле хочется купить кабриолет «Феррари»? Или домик в Довиле, который все равно разграбят? Или до шестидесяти лет работать по девяносто часов в неделю? Половину зарплаты отдавать в виде налогов на финансирование военной операции в Косово или на программу спасения предместий? Нам здесь нравится; здесь есть все, что нужно для жизни. Единственное, что отличает Запад, – это фирменные товары. Если тебе необходимы фирменные товары, оставайся на Западе; если нет, в Таиланде найдешь великолепные подделки.

– Странной мне кажется твоя позиция: ты столько лет работала на западный мир и не верила в его ценности.

– Я хищница, – ответила она спокойно. – Хищница маленькая и беззлобная: мне мало нужно. До сих пор я работала исключительно ради денег; теперь я начну жить. А вот других людей я не понимаю: что, к примеру, мешает тебе поселиться здесь? Женился бы на тайке: они красивы, приветливы и великолепно занимаются любовью. Некоторые даже по-французски немного говорят.

– Ну… – Он снова замялся. – Пока что я предпочитаю менять девушек каждый вечер.

– Это пройдет. И потом, никто не мешает тебе посещать массажные салоны после женитьбы, на то они и существуют.

– Я знаю. Видишь ли… на самом деле мне всегда было трудно принимать жизненно важные решения.

Смущенный своим признанием, он обратился ко мне:

– Мишель, а ты чем будешь здесь заниматься?

Ближе всего к истине был бы ответ «Ничем»; но такое очень трудно объяснить активному человеку.

– Он будет готовить, – ответила за меня Валери. Я посмотрел на нее с удивлением. – Да-да, – настаивала она, – я заметила, тебе нравится готовить, на тебя иногда прямо вдохновение находит. Это очень удачно – я терпеть не могу стряпню; не сомневаюсь, ты здесь увлечешься кулинарией.

Я попробовал курицу с карри и зеленым перцем; что ж, пожалуй, инте­ресно было бы приготовить ее с манго. Жан Ив задумчиво качал голо­вой. Я взглянул на Валери: хищницей она была умной и упрямой; она выбрала меня, пожелала разделить со мной логово. Принято думать, что человеческие общества держатся если не на единой воле всех членов, то, по крайней мере, на консенсусе, который в западных странах неко­торые журналисты с четкими политическими позициями называют со­глашательством. Я сам по натуре соглашатель и никогда не пытался этот консенсус нарушить; существование же единой воли представлялось мне сомнительным. По Иммануилу Канту, достоинство человека заключает­ся в том, чтобы подчиняться законам лишь в той мере, в какой он сам осознает себя законодателем, – подобная фантазия в жизни не приходи­ла мне в голову. Я не только не ходил голосовать, но и не видел в выбо­рах ничего, кроме великолепного телевизионного шоу, в котором мои­ми любимыми актерами были, по правде говоря, политологи; особенно меня радовал Жером Жаффре. Работа политиков виделась мне трудной, требующей специальных навыков, изматывающей; я охотно делегиро­вал свои полномочия. В молодости я встречался с разными активиста­ми, полагавшими, что надо заставить общество развиваться в том или ином направлении; я не питал к ним ни симпатии, ни уважения. Со вре­менем я стал их остерегаться: в их пристрастии к глобальным пробле­мам и уверенности, будто общество им что-то должно, угадывалось несо­мненное лукавство. В чем я лично мог упрекнуть западное общество? Ни в чем особенно, но и горячей привязанности к нему не питал (я вообще все меньше и меньше понимал, как можно испытывать привязанность к идее, к стране, к чему-нибудь, кроме конкретного человека). На Западе дорогая жизнь, холодно и проститутки некачественные. На Западе не разрешают курить в общественных местах и почти невозможно купить наркотики; там много работают, много машин и шума, а безопасность обеспечивается плохо. В общем-то, изъянов немало. Я вдруг ощутил не­ловкость оттого, что рассматриваю общество как естественную среду – саванну или джунгли, – к которой вынужден приспосабливаться. А что я плоть от плоти этой среды – такой мысли у меня никогда не возникало, будто атрофировалось что-то. С такими индивидами, как я, общество вряд ли выживет; я же мог выжить с женщиной, которую люблю, и по­стараться сделать ее счастливой. Я снова с благодарностью посмотрел на Валери и в эту минуту услышал справа какой-то щелчок. Прислушав­шись, я различил шум мотора, доносящийся со стороны моря, затем он внезапно оборвался. На краю террасы высокая блондинка поднялась во весь рост и громко заорала. Раздался сухой треск автоматной очереди. Блондинка повернулась к нам, хватаясь руками за лицо: пуля угодила ей в глаз, в глазнице зияла кровавая дыра; женщина бесшумно рухнула на пол. Затем я увидел троих мужчин в тюрбанах, они приближались с ав­томатами наперевес. Затрещала вторая очередь, длиннее первой; вопли смешались со звоном битой посуды. Несколько секунд мы сидели пара­лизованные, мало кто догадался спрятаться под стол. Вскрикнул Жан Ив, его ранило в руку. И тут я увидел, что Валери медленно сползает со стула и валится на пол. Я бросился к ней, обхватил ее руками. Дальше я уже ничего не видел. В тишине, нарушаемой только звоном стекла, авто­матные очереди следовали одна за другой; мне казалось, что это продол­жается бесконечно долго. Сильно пахло порохом. Потом снова все стих­ло. Тогда я заметил, что моя левая рука вся в крови; наверное, пуля попала Валери в грудь или в горло. Ближайший к нам фонарь был раз­бит, стояла почти полная тьма. Жан Ив, лежавший в метре от меня, по­пробовал подняться, застонал. В это самое мгновение в стороне досугового комплекса прогремел мощнейший взрыв, сотряс воздух, раскатил­ся по бухте. Мне показалось, что у меня лопнули барабанные перепонки; меня оглушило, но, несмотря на это, через несколько секунд я услышал чудовищные, нечеловеческие, поистине адские крики.