Книга Судный четверг - Николай Бахрошин

Но парнишка держался, в панику не впадал. Уже молодец! Терпи, казак… Если терпелку не отстрелят раньше положенного.

Нет, ждал какой-нибудь пакости, определенно ждал…

И все-таки Осин проворонил момент, когда входной люк вынесло густо-сизыми клубами направленного взрыва. Две темные фигуры в чужой броне ввалились в бункер прямо вместе со взрывом, показалось ему. Он даже не сразу сообразил, что случилось. Точнее, увидел сразу, четко, вся картина как будто отпечаталась перед глазами до подробностей: отлетающий прямоугольник люка, брызги бетонного крошева, два горбатых хищных стремительных силуэта в клубах густо-сизого дыма. Но он только мгновения спустя понял, что это и есть те самые штатовцы. Что они уже здесь, внутри!

Проникли в бункер, быстро, удивительно ловко, показалось ему, разлетелись в стороны, как будто сразу потерявшись среди механизмов, стен и углов…

«Ведь видел же, отлично все видел! А где же его хваленая реакция бронебоя?!»

Мешковатый Алешка (кто бы ожидал!) сориентировался раньше него. Метнулся за станину, стреляя в движении.

Сотник только хотел крикнуть, мол, отходим, Алешка, хватит, пора! Блокируем отсек и к катапультам!

И в этот момент увидел, что сейчас его самого убьют. Вот так просто и навсегда!

Штатовский солдат каким-то образом оказался совсем рядом, уже вел стволом в его сторону. А у него, Женьки, автомат заброшен далеко за спину, он же ремонтировал, он никак не собирался стрелять. И теперь сотник тянет его, как резину тянет…

Да, быстро все произошло, очень быстро, вспоминал он потом. Быстро и словно беззвучно, словно все звуки разом погасли. Женька все еще тянул свой «калаш» и уже понимал, что не успеет, все, амба…

Именно тогда между ним и вражеским солдатом возникла фигура в знакомой броне. Именно она приняла на себя предназначенную ему очередь. Почти в упор, расстояние — считаные метры. С такого расстояния — ни одна броня не выдержит!

Скорее почувствовал, не подумал, подумать бы не успел…

Хлопки выстрелов отбросили Алешку к стене. И Евгений теперь тоже начал стрелять, хлестал перед собой сплошной, непрекращающейся очередью, зигзагом огненных вспышек, словно палец окаменел на спусковой кнопке.

Хотя не попал, наверное, никуда не попал, штатовец как-то сразу ушел с линии огня…

Главное не в этом, главное — дорогие, драгоценные мгновения! Вязкость ушла, оцепенение растаяло, он рванулся назад, выскочил… нет, вывалился из бункера в длинный проход. Не глядя, долбанул локтем по запирающей кнопке.

Створки бронированного люка захлопнулись, и Осин еще успел удивиться дробному стуку с той стороны, словно кто-то бросил ему вдогонку горсть камешков. Хотя какие камешки, просто стреляли вслед…

Люк-переборка — преграда ненадежная, конечно. Штатовцам она — на две-три минуты, потом вышибут направленным взрывом, понимал Женька. Но больше ему не надо, ему почти ничего не надо — добежать за считаные секунды, зафиксировать себя в кресле и нажать на пуск…

Вот так, а вот и она, родная, катапульта ТК-48М… Танковая!

Взрыв, вышибающий люк, он вроде бы успел услышать.

Эх, Алешка…

Потом катапульта выстрелила. Перегрузка мгновенно оглоушила Женю до режущей черноты перед глазами.

* * *

Эх, Алешка, Алешка…

Это первое, что подумал Осин, когда пришел в себя на земле. Словно мысль продолжилась ровно с того момента, на котором прервалась.

«Опять потерял сознание? Ну а кто бы его не потерял? Когда тобою стреляют, как миной-лягушкой? Стреляют и стреляют без перерыва… Как будто уже традиция сложилась в укрепрайоне, веселый народный обычай — чпок под задницу, и полетел Женя-Женечка кверху каком! Сопли веером, уши парусами… Глянь, хлопцы, глянь, как хорошо пошел энтим разом их благородие…»

«Да, Алешка!» — снова вспомнил сотник. И почему именно такие, зеленые, желторотые, гибнут первыми? Как раз им, казалось бы, жить да жить… Постигать, радоваться, взрослеть, детишек делать с такими же дурочками… А им судьба — свинцовый подарок в первую очередь… Судьба…

Яйцо-катапульта, как положено, исправно раскрылось при ударе о землю, но Женя никак не мог выбраться. Таращился на обычные универсальные защелки и все не мог сообразить, как потянуть — слева направо или справа налево? Словно первый раз видел…

«Самое смешное, что их и так, и так можно», — вспомнил наконец он.

«Однако, Евгений Батькович… Не слишком ли много перегрузок на одно рыло? Пора бы заканчивать с аварийным катапультированием. На ближайшее время — точно заканчивать! Пока внутренние органы не полезли наружу. Скажем, через физиологические отверстия…»

— А ведь неприглядное зрелище, совсем неприглядное, когда изо всех щелей — внутренние органы! — вдруг сказал Женька сам себе.

Или — попытался сказать?

«А что, неправда? Ему ли, танкисту, не знать, что в человеке гораздо больше дерьма, чем он сам о себе думает? Когда давишь гусеницами или накрываешь гравиподушкой — что вылезает?» — думал Осин, почему-то не в силах расстаться с этой неаппетитной темой. Правильно, одно говно прет! Хоть нос затыкай, если гермошлем приоткрыт… Когда давишь людей, потом кажется — везде говно… Человек — гной еси и кал еси — не танкистом ли сказано?

А к чему это он? С чего бы его вдруг заклинило на испражнениях? Ах да! Легкое помутнение сознания. Контузия, наверное. Своего рода небольшая компенсация от чрезмерного увлечения аварийным катапультированием…

Впрочем, нет, какие тут, к черту, катапульты! Просто его, Женьку Осина, героя и офицера, спас от верной смерти неказистый рядовой казачок, смешной толстощекий мальчишка с добрыми глазами дворняжки… Прикрыл собственным телом от очереди в упор… Прикрыл и умер…

А ему как жить после этого? Хоть кто-нибудь об этом подумал, как ему теперь жить? После такого? Потому что он, Женька Осин, чувствует себя теперь полным дерьмом, словно тоже угодил под собственный движущийся танк…

«Однако сантименты в кулак и сопли вожжами!» — как любит говорить комбриг Тупичков. Пора бы, наконец, осмотреться и понять, куда его занесло на этот раз.

Универсальные защелки отщелкнулись, и он почувствовал, что снова может двигаться.

«Между прочим, он опять выбрался живым-здоровым из ситуации со знаком минус!» — думал сотник, потихоньку выцарапываясь из кресла. Ай да Женька, ай да сукин сын! Почти такой же сын, как сам Александр Сергеевич, отец-основатель русского литературного языка, разъедрит кочерыгу…

Пытается развеселить сам себя?

Выскочил! Да! «Женька Осин — везучий малый!» — сказал себе сотник. По привычке сказал, как не раз уже говорил. И тут же поморщился. Не звучит потому что, на этот раз — не звучит. Не слова на языке — кислятина какая-то. Если бы не забрало шлема — так и сплюнул бы.

Выскочил, потому что вместо него погиб другой. Спас его, закрыл собственной броней, как последнего желторотика.