Книга Мера любви - Жюльетта Бенцони

Он подошел к Катрин, пытаясь снова обнять ее:

– Почему же сейчас ты отказываешь мне? Посмотри на эту кровать, покрытую мехами, на эту комнату, вспомни, как мы были счастливы с тобой в Лилле, вспомни о нашей радости, наших ласках. Я столько хочу дать тебе, а ты принесешь мне забвение и успокоение.

– Успокоение? Забвение чего? Того, что вы сегодня совершили?

– Что я сделал? Мне кажется, я тебя спас.

– Да, в придачу вы меня еще и спасли! Но на самом деле меня спасли не вы, а Сен-Реми, настоятель августинцев, сестра Беатриче – настоятельница монастыря бегинок, выходившая меня. Я могу сказать, что сделали вы: пренебрегая данным вами словом, ваши воины ворвались в открывшийся перед вами город, вы приказали стрелять по толпе. Под вашими стрелами погибли женщины и дети. Вы пробудили в людях отчаяние, худшее из безумств, и чуть не смешали свою кровь с кровью ваших жертв. Меня спасли не вы, а мои друзья, открывшие для вас решетку и выпустившие нас!

– Ты меня упрекаешь? Меня, принца, над которым они глумились и насмехались месяцы напролет?

– Да, несмотря на все их многочисленные великие прегрешения! Я справедлива. Я считаю вас неправым, потому что вы сильный, великолепный и намного умнее их. Сам разум должен был подсказать вам способ подчинить Брюгге без кровопролития и этого смертельно опасного обмана. Когда дети плохо воспитаны, в этом обвиняют не их, а их родителей, за спиной которых знания и опыт. Конечно, надо уметь карать, но милосердие, монсеньор, такое прекрасное слово! Правда, оно присуще лишь Богу!

Воцарившееся молчание, казалось, раздавит его. Герцог отвернулся от Катрин и потемневшими глазами смотрел на языки пламени в камине. Катрин увидела, как из них по бледным, осунувшимся от усталости и горя щекам медленно потекли слезы.

– Простите меня, – мягко сказала она, – но надо, чтобы кто-то сказал вам это. Вы знаете, я никогда не могла лгать и скрывать свои чувства.

Филипп встряхнул плечами, словно сбрасывая тяжелое бремя, и с болью в голосе сказал:

– Ты меня больше не любишь.

– Вы тоже, монсеньор, несмотря на эти комнаты и эти невероятные портреты. Ваша любовь – от гордыни, от плоти, а не от сердца. Видите ли, когда действительно любят, можно всем пожертвовать для любимого человека, отдать все без остатка, не сожалея об этом. Когда-то, может быть, вы любили меня так, но сейчас все иначе. А теперь позвольте мне удалиться. Я хотела бы узнать, прибыли ли сюда, как я надеюсь, мой конюх и паж. Мы немного отдохнем перед предстоящей дорогой.

– Вы уже хотите уезжать?

– Да, так будет лучше. Не следует, чтобы видели нас вместе, да и дорога в мои горы длинная.

Он тяжело вздохнул:

– Хорошо, уезжайте, ведь ничто не сможет удержать вас! Я позабочусь, чтобы ваше путешествие было не слишком трудным.

Катрин подошла к нему и встала на колени:

– Прощайте, монсеньор.

Он сделал нетерпеливый жест:

– Почему прощайте! Между Францией и Бургундией царит мир. Почему я должен быть приговорен к вечной разлуке с вами? Что бы ни думали, я буду бесконечно счастлив снова увидеть вас.

– Как будет угодно Богу…

Она поцеловала безвольно опущенную руку принца, поднялась и, не оборачиваясь, вышла из комнаты, не желая слышать горькие вздохи за своей спиной.

Следовало навсегда перевернуть эту страницу.

Закрытые двери

Долгое путешествие подходило к концу. Им потребовался целый месяц, чтобы пересечь фламандские равнины. Последний этап пути пришелся на жаркий июль, наполненный ароматом черники и жужжанием пчел. Но до последнего шага было еще далеко!

Они следовали по старой римской дороге, узкой и неровной, сплошь усаженной каштанами. При мысли о том, что ее ожидает в Монсальви, сердце Катрин начинало сильнее биться от надежды и страха: надежды вновь обрести родной очаг, смех малышей, горячие объятия Сары, теплую встречу любивших ее слуг, страха за то, каким будет первый жест Арно, его первое слово. Прогонит ли он ее, как поклялся?

А может быть, мягкое и настойчивое влияние аббата Бернара наконец-то открыло ему глаза, и он понял, что супруга не заслужила то зло, которое он ей причинил.

А если его нет дома? По правде говоря, ей улыбалась мысль встретить в Монсальви не его хозяина, а аббата Бернара. Это позволило бы ей поговорить с аббатом, послушать то, что ей скажут слуги о поведении Арно, подготовиться к встрече с ним. Так приятно было бы обрести домашний покой и избежать бурного объяснения с Арно. Одна спокойная ночь была бы для нее уже неоценимым благом…

Беранже, шедший во главе небольшого кортежа, опустив поводья, по-прежнему напевал. Вдруг он остановился и, поднявшись в стремени, сказал:

– Госпожа Катрин, посмотрите, вон большой дуб! Мы подъезжаем.

У Катрин замерло сердце. Паж был прав: еще несколько шагов по лесу, и за широким поворотом появятся не слишком элегантные, но надежные башни и стены Монсальви.

– Вы увидите, Готье, – сказала Катрин своему пажу, завороженно смотревшему вокруг, – вам понравится наша Овернь и ее жители. Здесь умеют сохранять верность и не стать рабом, служить и не умалять своего достоинства. А как красивы наши девушки!

Как только они обогнули лесную опушку, послышалась меланхолическая музыка. Беранже задрожал от радости:

– Госпожа Катрин, вы слышите? Эта мелодия звучит в честь нашего возвращения.

Сгорая от нетерпения, он пришпорил коня. Катрин, увлекая за собой Готье, устремилась за ним. За поворотом они увидели пажа, который остановился рядом с горбатым, взъерошенным, небольшого роста крестьянином и с жаром обнимал его.

– Госпожа Катрин, посмотрите! – воскликнул он, заметив хозяйку. – Это наш юродивый Этьен, это он исполнил приветственную серенаду. Тут еще Жако! Послушай, что с тобой? – Он повернулся к юноше в крестьянской одежде. Катрин прекрасно знала этого старшего из сыновей Антуана Мальзевена, торговца свечами. Вместо того чтобы с улыбкой пойти ей навстречу, он с ужасом посмотрел на нее, и на его глазах выступили слезы.

– Госпожа Катрин! – пробормотал он. – Госпожа Катрин! Не может быть! Надо же, чтобы это был именно я!

Беранже встряхнул его, словно желая пробудить от мучившего его кошмара.

– Ну же, Жако, в чем дело? Конечно же, это госпожа Катрин! А это я, Беранже де Рокморель. Мы ведь до отъезда были друзьями.

– О! Я вас сразу узнал, – простонал юноша. – Но почему именно я оказался здесь и должен…

Поведение Жако было столь необычно, что Катрин соскочила с лошади и хотела подойти к нему, но, как только она сделала первый шаг, юноша отступил назад и заплакал еще сильнее.

– Жако! – нетерпеливо воскликнула она. – Подойдите сюда! Что это за комедия? Вы смотрите на меня, словно на дьявола!