Книга Нуар - Андрей Валентинов

На стол легли две стопки, побольше и поменьше. Первая – возле квадрата-«форта», вторая – у «крестового» подножия.

– Я отдельно сложил. В большой – всё по твоим лекарствам. Просьбы, предложения, благодарности. Знакомым я ответил, что ты уже не в деле… Ну, а все прочее – тоже отдельно.

– Изучил? – хмыкнул бывший штабс-капитан, бегло проглядывая адреса. Не дождавшись ответа, взял вторую стопку, подержал в руке, положил обратно. Читать не имело смысла. Торговые дела он свернул еще летом 1943-го, тогда же отписал партнерам, продал все лишнее. Во второй же стопке его ждали письма от мертвецов. Все эти ребята погибли во Франции, один на Корсике, при штурме Аяччо, остальные в Верхней Савойе. Он уехал из Эль-Джадиры раньше, чем думал – и разминулся с белыми конвертами.

– Сожги, – вздохнул он, доставая новую папиросу. – Этот мостик, Деметриос, уже никуда не ведет.

Грек замялся, посмотрел странно.

– Было… Было еще письмо – от твоей девочки из Нью-Йорка. Собственно, она мне написала, когда узнала, что ты… Что тебя…

– Что я, – равнодушно согласился Ричард Грай. – И что меня. Как там у нее дела?

– Прекрасно, прекрасно! У нее все хорошо, Рич. Только… В конверт она еще одно письмо вложила – для тебя. Если вдруг… Если ты все-таки вернешься, Рич. Я не удержался, распечатал. Прочитал…

Бывший штабс-капитан отвернулся, достал зажигалку. Грек подскочил, схватил за локоть.

– Да-да, Рич, нельзя было, понимаю. Но меня словно переклинило. Подумал, что если она тебе пишет, значит, знает – и о «Текоре», и обо всем прочем. Вдруг ты рассказал ей что-то важное? Не смог удержаться, прости!

Ричард Грай отвел чужую руку, дернул уголками губ.

– Ничего, друг Деметриос. Надеюсь, чтение было поучительным.

Затемнение

Нью-Йорк
Август 1944 года

Шма Исроэйль: Адойной Элойхейну – Адойной эход! [38]

Извини, Рич, за такое начало, но я никогда еще не писала мертвому. Можно просто «Рич» без дурацкого «дяди»? Спасибо.

Я в очередной раз поругалась с родственниками, заперлась в своей комнате и думаю о том, как я тебя ненавижу. Это неправильно, знаю, но ты сам виноват. Я узнавала: твою могилу так и не нашли. Я не могу снять обувь, подойти, положить камень, попросить прощения – и простить. Порой мне кажется, что даже там, в своем шеоле, среди теней, ты посмеиваешься надо мною. И тогда я ненавижу тебя еще сильнее.

Иногда хочется выть. Я запираюсь в комнате, как сейчас, например, и вою. Родственники считают меня ненормальной и водят к врачу. Хотели отправить в «дурку», но я по твоему совету сразу же наняла хорошего адвоката. Так что буду выть и дальше.

Французы наградили меня медалью. Американцы тоже, но не медалью, а разрисованным листом бумаги (как это называется, я уже забыла) с чьей-то подписью. Британцы расщедрились аж на два ордена – один мне, другой тебе. Орден называется очень длинно – «The Most Excellent Order of the British Empire» [39]. Ты – «Officer», я просто «Member». Смешно! Мне, еврейке, вручили крест.

Написала – и словно услышала твой голос: «Хорошо еще, что не серп и молот!» Ты же так бы ответил, Рич?

Мои родственники готовы выкопать тебя из твоей неизвестной могилы и выкинуть собакам. Они считают, что ты украл у «нашей семьи» (то есть, непосредственно у них) миллионы долларов. Речь идет, как ты понимаешь, о папином лекарстве, которое ты якобы похитил и продал. Когда они подсчитывают убытки, то начинают выть еще страшнее, чем я. Требуют, чтобы я, как наследница папы, начала судебный процесс против изготовителей. Когда мне это надоедает, я посылаю их na huy и звоню адвокату.

Французы тоже чего-то требуют. Оказывается, ты лишил их не только денег, но и «приоритета». Им очень обидно, почти как моим родственникам, они тоже хотят организовать судебный процесс для восстановления изнасилованной лично тобой (при моей скромной помощи) «исторической справедливости». Меня дважды вызывали в посольство, но я теперь гражданка США и могу послать их na huy. Это я и делаю.

Сейчас папино и твое лекарство выпускают три страны: Португалия, Британия и Россия. Штаты тоже выпускают. Здесь лекарство называется «бензилпенициллин», или то же самое, но без «бензил». Его выдумал (а точнее, довел до ума) папин знакомый Александр Флеминг (ты его, кажется, тоже знаешь). Американцы считают, что «приоритет» у них, потому что доктор Флеминг открыл это лекарство еще в 1928 году. Ага, конечно! Я хорошо помню, как ты пересылал первый «контейнер» из Португалии в декабре 1940-го. Флеминг тогда еще в лаборатории пробирки протирал.

Если встретишься с папой в шеоле, расскажи ему об этом. А еще о том, что боши, которые его убили, так и дохли без «пенициллина». Ты увел папины бумаги у них буквально из-под носа. Я так горжусь, что была рядом – и старалась тебе не очень мешать.

Вот, Рич, отчиталась. Остальное не слишком интересно. О тебе много пишут, ты и злодей, и герой, и вообще невесть кто. Но какая теперь разница? Один раз я, правда, не выдержала. Здесь, в Нью-Йорке, собрались те, кого ты спас и помог переправить в Штаты. Я даже не думала, что их так много. Меня позвали на встречу. Все было очень торжественно и очень грустно. Я спела «Время вишен». Помнишь? «Время вишен настает, и соловей поет, и дрозд летит на праздник…» Вспомнили тебя, Марсельца, дядю Антуана. Этого смешного «ажана» тоже вспомнили. Еще бы! Господин Прюдом прислал телеграмму чуть ли не в тысячу слов на служебном бланке. А потом все пошли в St. Nicholas Russian Orthodox Cathedral [40]. Там должна была быть панихида. По тебе, Рич! И тут мне стало плохо. Не помню ничего, говорят, я плакала, кричала, что нельзя отпевать живого, что ты обязательно вернешься… Очнулась в больнице. Мои родственники уже топтались на пороге со смирительной рубашкой наготове, но у меня очень хороший адвокат.

Вот такой я стала, Рич, – ненормальной, злой, никому не верящей, никому не нужной. А мне еще и семнадцать не исполнилось. Как же я ненавижу тебя, Рич! Был бы у меня выбор, я бы шагнула под бомбу, к папе, приложилась бы к нему и к предкам своим. И забыла бы о тебе. Навсегда!

Я даже не могу написать «будь ты проклят!» Меня не простит Б-г, и я сама себя не прощу. Нельзя проклинать того, кто, как Самсон, Судия Израильский, сказал: «Умри, душа моя, с Филистимлянами!» Ты умер за всех людей и в том числе за мой несчастный народ. Моя обязанность – помнить и оплакивать. Если бы ты знал, как это больно.